В этом была своя прелесть – выйти из театра одной из последних, подгоняемой мягким хлопком дверей за спиной, войти в мрачную тишину ночи, вдохнуть полной грудью прохладную вечернюю мглу. На лицо, уставшее и горящее от грима, приятно падала – казалось, можно же задействовать немного воображения, только где-то на границе с подсознанием сравнивая ветер с фарфорово-призрачной ладонью – сонная влага, и будь вокруг хоть немного теплее, можно было бы выскочить из жестких туфель, закончив дорогу домой босоногой, продрогшей, приятно уставшей, но… но Кристин не имела такого права, да и желания потом несколько недель провести молчаливой тряпочкой, завернутой в шерстяные шарфы и насквозь пропитанной приторными противопростудными, как-то не наблюдалось.
Хотелось поверить на какое-то мгновение, что перед ней ровной тропинкой выстилается не дорога домой, а пара-другая дней заслуженного отпуска, но завтра снова придется ни свет, ни заря нестись к станку, садиться за партитуры и клавиши, тот, кто сказал бы юной приме, что вокалистом быть легко, с изяществом вышколенного балетом движения получил бы старый, добрый и совсем не гуманный удар в нос. Редко кому даются от природы ангельские голоса, но и их недостаточно – нужно всякий раз быть на шаг впереди себя самой, петь лучше, играть, как в последний раз, двигаться так, словно не ты до открытия отпахала в танцевальном зале вместе со всей труппой. Ответственность больше, требования астрономические и никто не прощает ошибок.
Впрочем, как и новое утро, и горячая чашка свежесваренного кофе перед самым выходом, все мучения в промежутках между тяжелым пыльным занавесом стоили того, чтобы прилагать всевозможные усилия. И даже грим, от которого отмыться можно было едва ли не одним крутым кипятком. Конечно, банальное преувеличение, но даже после добротных косметологических помощников закулисья на лице словно оставалась тонкая маслянистая пленка. Дааэ потерла ладонью щеку, оглядываясь по сторонам – она застыла на мгновение в озере света одного из фонарей, вздохнула устало, перехватила поудобнее затертый до заплаток любимый тканевый пакет с нотами и снова двинулась дальше.
Вперед, отстукивая каблуками внутренний ритм – скорее, быстрее, домой, упасть лицом в подушку и забыться тяжелым сном, окунуться в сизые воды полу-смерти, ласкового забвения, жадно напиться, набраться сил. Сколько бы ни было проблем и неурядиц, нельзя позволять себе забывать о работе. О взглядах. О дыхании в спину.
Кристина вдруг резко остановилась, словно слепого мотылька поймав это чувство: кто-то смотрит, кто-то следит за каждым ее движением, скрываясь в тени, сколько уже – одному Богу известно, а до следующего непрочного островка света еще как минимум двадцать широких шагов. Детский страх встрепенулся, поднявшись сгустками тени, но чтобы придать ему значение… столько лет подряд ее преследовал острым кинжалом в лопатки подобный же хищный взгляд, он был знаком, она почти научилась не бояться его, не шарахаться от каждой тени, крепче поджимая ноги под одеялом, так с чего бы сейчас.
Строго нахмурившись, молодая женщина вновь оглянулась по сторонам, будто бы всерьез надеялась, что таинственный некто покажет себя, выступив из своего укрытия, и медленно, раздвигая перед собой ставший густым воздух острой кожей ботинок, продолжила свой путь. Главное не подавать вида. Особенно сейчас, когда рука скользнула в сумку – так неудобно, вот-вот рухнет на влажный асфальт сумка с персидской вязью нот, промокнут, сушить, переписывать, чернильной каллиграфией по старой неизжитой традиции – и почти уткнулась в баллончик. Прибегать к подобной мере предосторожности по большому счету не было нужды, хотелось бы верить, в очередной раз, но чувство, назойливо сосущее под ложечкой, заунывная тревога, методично твердило обратное.
- Я знаю, ты где-то здесь, - ворчливо и неразборчиво себе под нос, кусая губы.
Если, конечно, не плод воображения или отголоски былого. Если, конечно.

Ну хоть одна живая душа! Вздрогнувшая было вокалистка заметно расслабилась, хотя и не спешила выпускать из ладони нагретый теплом кожи корпус баллончика. Из темноты вышла – скорее, скользнула, выплыла, мягкими кошачьими шагами разрезая тишину и ночной сумрак – миловидная рыжеволосая девушка, молодая, изящная, с нежным округлым взглядом, полным такого молчаливого участия, что грешно было даже начать подозревать оную в том смутном ощущении, от которого прозрачные волоски на шее вставали дыбом. Кристин шумно выдохнула и обернулась еще раз-другой, поглядывая по сторонам из-под тяжелого капюшона пальто, словно все еще надеясь отыскать призрачный силуэт в глубине улиц и деревьев.
- Простите, я…
За что извиняться сейчас? Да, она была немного напугана, нервным напряжением ныли колени, уставшие за день, но сложно было бы сохранить душевное спокойствие после всех пережитых за вечер эмоций, после очередной чужой жизни, которую она прожила наравне с собственной. Никакой стабильности, но не за что просить прощения.
- Мне показалось, что кто-то следит за мной.
Виноватая улыбка – неприятно было вызывать подобное волнение в посторонних людях. На нее и без того слишком часто и слишком много обращали внимания, чтобы не чувствовать себя не в своей тарелке, когда кто-то отвлекался от своего привычного распорядка, чтобы выразить свое участие мнительной девице, которая только чудом не стала параноиком за все последние годы, что в том, что в этом мире. Когда-нибудь получится пересилить гордость и наконец записаться на прием к специалисту, иначе такими темпами от полного жизни и эмоций человека останется только дерганая оболочка, сжимающаяся от малейшего шороха. Фыркнуть про себя, помяться немного с ноги на ногу.
- Простите. Благодарю Вас, но не стоит переживать. Всего лишь нервы.
Видимо. Скорее всего.
Странное чувство сверхъестественного не-одиночества, если конечно не брать в расчет наличие поблизости незнакомки, отказывалось растворяться в ничто, и избавиться от него можно было только одним способом – поскорее направиться домой, к горячему душу, чашке молока с медом, теплой скомканной постели, всем тем обыденным радостям, которые делают бытие чуть легче и намного приятнее.
- Будьте осторожны, и доброй ночи.
Она улыбнулась еще раз, чуть склонив голову набок в легком, вежливом, но слегка старомодном поклоне. К ней всегда возвращались старые привычки после этой чехарды карусельно сменяющихся костюмов. Легко было провалиться в вечные сюжеты любви и смерти, тяжело – ступить на привычную, земную твердь, скинуть с себя костюм, как сегодня, рабы египетского царя, и оставить его в гримерной. До самого сна чужая выдуманная история тянулась длинным газовым шлейфом, цепляясь за иголки движений, путаясь под ногами пятнистой кошкой, прописавшейся в местных подвалах на постоянной основе. Дааэ сделала шаг вперед, и еще один, теперь еще больше, чем десять минут назад, желая поскорее добраться до чайника и привычной вечерней суеты.

Что-то было не так, звенело высокими частотами на самой границе восприятия, но было неуловимо – только стайка отвлеченных вопросов тенью стрижа витала в голове. И не страшно ей здесь одной? Она кажется такой хрупкой. Тоже спешит домой? Учеба? Работа? Так легко одета, а ветер все-таки кусается. Но почему незнакомка оказалась именно здесь? Вышла из темноты, оттянув слабый ноющий страх, притупила чувства, тонким лучом вгрызающиеся в туманную полночь, невинная, легкая, бледная до сверхъестественной полупрозрачности, словно беспокойное привидение из салонных историй или старых ирландских сказок. Что-то было не так, и это «что-то» в следующую секунду коснулось виска, сбросило капюшон, склонило ее голову набок. Капюшон упал на плечи, высвобождая небрежно заколотые на висках волосы, жесткая ладонь впилась в плечо, тряхнула посильнее, освобождая шею от занавеси темных локонов.
На остывший асфальт монохромным ковром посыпались нотные листы, голубиными перьями, жадными иссушенными углами прямо в гладкое озерцо у самого поребрика под ногами. Кристин вскинула руки, впиваясь пальцами в те, что крепко держали ее за затылок, и от всей души пнула ногой в голень – даже если каблук промажет, то твердая кромка подошвы оставит несколько чертовски неприятных воспоминаний. В плечо неистовой пульсацией крови отдалась боль, но думать о синяках стоит намного позже;
- Нет! – Закричала звонко, дергаясь от солнечного сплетения вперед, подальше от атаковавшего ее человека, удар пропустило сердце.
Слабый цветочный запах чужих духов ударил в ноздри – красота в этом мире (да и во всех остальных) в конечном итоге не имела значения. Идеальная маскировка для охотника, сияющий усик в бритвенно-остро ощерившейся пасти, сделай шаг, дотронься завороженно, сомкнутся челюсти, с сочным хрустом перекрутят все кости и мышцы, и снова застынут добродушно выставленным на всеобщее обозрение нутром. Только сегодня, совершенно бесплатно, потрясающая воображение невинность, больше нигде – спешите видеть. Минутный укол чувства вины, но как бы она угадала за чудным ангельским лицом природу, породившую этот злонамеренный поступок? Уж наверняка не подбросив монетку.
Впрочем, эти догадки уже не имели значения, когда острые клыки прорвали кожу легким прикосновением скальпеля; коротко застонав, Кристин снова попыталась рвануться куда-нибудь в сторону, освободиться от мертвой хватки хищника, сдавила сильными пальцами запястье рыжей, впервые в жизни пожалев о том, что всегда остригала ногти под корень, сейчас бы что-то подобное могло сослужить свою службу. Упрашивать было и бесполезно, и бессмысленно, тщательно выпестованная гордость требовала немедленно прекратить унижаться, встретив свою судьбу с высоко поднятым подбородком. Ласковые алые губы, жадный рот, но внутри страх не за собственную жизнь, а за десятки жизней иных, свивших себе гнезда в голосовых связках ярким калейдоскопом шелковых одежд и тяжелых камней, вцепившихся грузом витиеватой связки историй, сошедших из-под пера незрелых юнцов. Коты не любят раскрывать живот. Дааэ – горло.
Другой рукой метнулась к чужому лицу, надавливая на макушку – от себя, прочь, оставь, «Нет. Пусти!» – с дрожащим надрывом, как огромному изголодавшемуся щенку, и в той же степени глупо, зверь попробовал человеческой крови и не станет отворачиваться в добровольном отказе от выкрученной почти недвижным узлом добычи.