Под его пальцами переливались бриллианты. Гранённые, отшлифованные алмазы, вставленные, ввинченные в золото разных мастей и конфигураций. Драгоценности, аккуратно разложенные по обтянутой чёрным и красным бархатом витрине, представленные во всей своей красоте, блеске, переливчатости в лучах правильно расставленного света. Некоторые из них были настолько непередаваемо искусными, что рядом с ними даже не выставлялся ценник: если находился смельчак, дерзнувший поинтересоваться ценой, её писали на листке бумаги и показывали любопытствующему. Всё потому, что суммы за подобные изделия были столь высоки, что за них, пожалуй, можно было купить квартал Сторибрука. Ювелирный магазин «Defoe Diamonds» сотрудничал с крупнейшими компаниями и недавно обзавёлся филиалом в Лос-Анджелесе.
Джонатан убрал руки со стекла, бросив один мимолётный взгляд на камни. Они никогда не трогали его сердце настолько, чтобы беспричинно глядеть на них часами. Это просто была его работа, которую он отлично выполнял, и не более. На противоположной стене большие позолоченные часы показывали время обеда. За другой витриной возилась продавщица Саманта, раскладывающая новое поступление обручальных колец, бережно касаясь их облачёнными в белые перчатки пальцами. Клиентов не было.
- Сэм, я на обед. Хочу увидеться с женой, может быть, задержусь. Если что, я на связи.
Эти слова он придумывал с самого утра. Хотел сказать так, чтобы не дать повода задавать ему вопросы. Джонатан застегнул одну пуговицу тёмно-синего костюма-тройки, набросил плащ и вышел на улицу. Чёрный Мерседес, молочно-бежевый салон, начищенные до блеска туфли. Внешний вид владельца ювелирного магазина может быть только таким: респектабельным, решительным, идеальным.
Дорога до театра составляла всего каких-то десять минут. Джонатан вёл на автоматизме, весь погружённый в свои мысли. Он принял решение: они с Шарлотт больше не могут продолжать так жить, они должны что-то сделать со своим браком. Может быть, поездка в Европу, романтика путешествия даст их отношениям второе дыхание, а может быть, это сможет сделать только семейный психолог. Но для начала он должен был знать, стоит ли игра свеч. Он должен знать, любит ли она его… А он? Как насчёт него? Уже многие месяцы его преследовало состояние наваливающейся депрессии. Какая-то пустота, неуверенность, сомнения. Как будто бы он забыл и не сделал что-то безумно важное. Что-то, что высилось над всеми бытовыми проблемами и ежедневной рутиной. Что-то в глобальном плане. Дефо искал, пытался понять самого себя, но ответ не находился, а вселенная продолжала быть к нему глуха. Наверное, о таких вещах следует разговаривать дома, сказали бы другие. Но мужчина был уверен: там, внутри их общей клетки, где они сидят на разных жёрдочках, спинами друг ко другу, они ничего не выяснят.
Его знали в городе, иногда даже узнавали. А в театре особенно: каждому работнику этого храма искусства было известно, кто спонсирует постановки дорогих спектаклей. Некоторые болтали, что это лишь ради того, чтобы Шарлотт пела первые партии, но на самом деле Джонатан делал это не из-за жены. Ему нравилось в некотором роде покровительствовать театру. Как будто он когда-то это уже делал. Ему открывают двери, он здоровается с теми, кто приветствует его, доброжелательно улыбается. Дефо научился прятать свои чувства за ложными внешними проявлениями. Кажется, раньше он таким не был. Теперь же ему было просто улыбаться, ничем не выдавая тьмы на душе.
Когда он вошёл в зал, там были только Шарлотт и её концертмейстер, Эрик Сингер, местный учитель музыки. Его Джонатан знал, внутри этих стен им приходилось много раз общаться. Да и не только здесь. Ещё два дня и начнутся репетиции с оркестром, Шарлотт волновалась и много времени проводила в театре. И Джонатану отчего-то казалось, что сейчас подходящий момент для давно напрашивающегося разговора. Шарлотт пела, и звук её голоса заполнял каждый уголок зала. Джонатан замер, завороженный, не смея шевельнуться, пока не окончится ария, не отзвучат под высокими потолками переплетённые вместе звуки человеческого голоса и струн старого рояля. Он смотрел на неё и его мысли мешались вместе с этими звуками. Его чувства вплетались в вереницу странных полутёмных ощущений, глупых предчувствий, недосказанных, брошенных, забытых фраз. Джонатан знал, что Шарлотт была счастлива, когда пела. Её любовь к музыке была бесконечна и, кажется, никто не мог соперничать с этим. Не мог он…
… Ему показалось, что мир кардинально изменился за одно мгновение, стоило лишь моргнуть. Какая-то сила понеслась сквозь него и вырвала из сердца все безответные вопросы. Сорвала пелену с глаз. Как будто он спал несколько лет, а когда проснулся, обнаружил себя кем-то другим.
Джонатан не сдержал судорожного вдоха, хватаясь руками за спинки зрительских кресел. Или нет, не Джонатан – его настоящее имя Рауль. Рауль де Шаньи. Виконт Рауль де Шаньи! Действительность прояснялась, воспоминания наваливались своей тяжестью и обильностью. Рауль тяжело дышал, пытаясь справиться с ними, когда картинка перед глазами снова прояснилась, являя образы людей на сцене. Его Кристина! Дорогая Кристина Дааэ, прекрасная Лотти. Она смотрела на него, и он увидел, услышал, как она позвала его. Де Шаньи сорвался с места, обходя зрительские ряды, спеша подняться на сцену к своей Кристине. При этом он смотрел только на неё, боясь выпустить из виду, словно она может вдруг исчезнуть так же, как только что пропала жизнь Джонатана Дефо. Рауль взбежал по деревянным ступеням, подходя к Кристине, и взял её за руки. Тонкие хрупкие похолодевшие пальцы. От прежних чувств и мыслей не осталось и следа. Она звала его, она была испугана, потеряна, и он помнил, что всегда приходил ей на помощь. Всю свою жизнь.
- Кристина, - негромко проговорил Рауль и, притянув её к себе, крепко обнял.
Её шёлковые локоны обвились вокруг его пальцев, вдохнув, он почувствовал запах её духов. Постепенно всплывали в сознании события той ночи, и, обнимая свою невесту, Рауль чувствовал лишь счастье от того, что они снова вместе, прежние, не разделённые таинственными подвалами, смертельными ловушками и магическими зеркалами. Она здесь, в его объятьях, всё наконец-то кончилось.
И в этот момент он поднял голову, глянув перед собой. В десяти шагах от них стоял всё тот же старый рояль, успевший окончательно замолчать за последнюю растянувшуюся минуту, а рядом с ним, в полутенях не до конца освящённого зала, находился ещё один человек. Рауль смотрел в знакомое лицо Эрика Сингера, но с каждой отстукивающей секундой узнавал в нём совершенно другого. Осознание пришло быстро. Когда стоящий перед ним мужчина так же пристально смотрел на него в ответ. В груди виконта похолодело. Выпустив Кристину из объятий, он сделал шаг вперёд, чтобы заслонить её собой. Чтобы оградить от Чудовища, всё ещё скрывающегося под личиной обычного человека. Каждая мышца напряглась, готовая к действию. Де Шаньи ожидал всего, что угодно от своего давнего и главного врага. Сейчас он не задавался вопросами «как?» и «почему?», когда совсем близко была Кристина. Гнев окатывал изнутри ледяными волнами, Рауль выжидал, пытаясь просчитать вероятности. Он смотрел в тёмные глаза Призрака Оперы смело, но не произносил ни слова. Потому что знал: Проклятый Ангел понимает его. Всегда понимал.
