Ни на одном из множества цветков сирени нет пяти лепестков. За те несколько часов, что Нил сидит в этой беседке, он полностью в этом убедился. При этом ему совсем не жаль, что он оборвал столько красивых кустов: ведь счастье дороже какой-то там сирени, не так ли?
Впрочем, возможно, кто-то на небесах считает, будто что-то дороже счастья для него, Нила. Никогда ничего не складывается так, как он хотел: и неважно, по какой причине так случается. Быть может – быть может – в этом и имелась какая-то часть его собственной вины, став старше, Нилу уже не так хорошо удавалось уходить в мир собственных иллюзий. Но других винить всегда было проще.
Вот взять, к примеру, ту же сирень. Про пятилистные цветочки Нилу когда-то рассказывала мать. Это с отцом она была резка и груба, с односельчанами – надменна или задириста, по настроению... Но когда она оставалась одна, в ее глазах светилось нечто, чего шестилетний мальчик еще не мог опознать. Лишь спустя годы Нил понял, что это была мечтательность. Мила неважно готовила, кое-как шила и не слишком-то следила за порядком в доме – однако ее сердце всегда было открыто фантазиям… и авантюрам.
Среди прочего имелась у нее привычка – одна из самых безобидных – выискивать четырехлистный клевер или пятилистную сирень.
А для отца… Нил рассеянно перекладывает на столе уже изрядно помятые ветки: для отца сирень была всего лишь ингредиентом для настойки, которой он облегчал боль в поврежденном суставе. В голове не укладывается, как столь непохожие люди когда-то что-то нашли друг в друге. Нил не может решить, что лучше, а что хуже: ему самому одинаковы чужды как излишняя мечтательность матери, так и махровый практицизм отца. Но все же он не может не удивляться, что отец, кажется, повторяет свою прежнюю ошибку. Хочет новой жизни – ладно, он, Нил, не против. Конечно, странно было узнать, что его отец вообще способен желать заводить хоть какие-то отношения, но Нил достаточно взрослый человек – и достаточно пожил в этом мире – чтобы принимать подобное. Но эта девочка? Еще одна мечтательница, витающая в облаках, убежденная, что его отца можно переделать под собственные желания? Неужели можно быть влюбленным настолько, чтобы не видеть: на пути лежат все те же грабли, на которые уже наступили однажды…

Нил вздыхает. Пожалуй, ему следовало бы подумать о собственных проблемах и о собственных отношениях. Но они слишком сложны и запутаны, а главное… Главное – в них Нил чувствует себя виноватым. Чувство вины никогда ему не нравилось, оно жгло и призывало чем-нибудь прикрыть его.
Думать об отце гораздо проще…

Мысли прерывают знакомы – слишком знакомые – шаги.
- Здравствуй, Бей. Могли бы мы с тобой поговорить?
Оборачиваться не хочется, но – надо. Ведь отец все равно не уйдет, раз уж обнаружил это нехитрое убежище.
- Если считаешь, что есть о чем… – небрежный, неохотный ответ; почти через плечо, почти не глядя.

Это нечестный ход.
Нет, действительно нечестный, и Нил вполне искренне так считает. Его отцу всегда безупречно удавался этот взгляд: страдающий и всепрощающий одновременно. Когда Нил был маленьким, этот взгляд действовал безотказно, позже, в других мирах, он постепенно стерся из памяти… А вот теперь, после нежданной встречи, Нил начал понимать, отчего мать всегда буквально впадала в ярость, стоило отцу на очередную ее колкость или откровенную вредность ответить этой вымученной покорностью.
«Хоть раз, ну хоть раз скажи, что я неблагодарная сволочь, - с тоской думает Нил, стараясь глядеть куда угодно, но только не в лицо отцу. - Скажи, что я сам во всем виноват, напомни, скольким ты пожертвовал ради меня, крикни, что мы могли бы быть счастливы, если бы я не был упертым маленьким болваном! Мы бы поорали друг на друга, сломали бы что-нибудь… Быть может, даже разнесли бы эту беседку к чертовой матери – а потом… потом бы покаялись друг перед другом…»
Нил с хрустом ломает ветки, оказавшиеся у него под руками. Такого никогда не случится. Никогда, никогда отец ни в чем его не обвинял. Не попрекал последним куском, отданным на ужин, не напоминал, что не отрывал от игр для работы по хозяйству. О нет! Румпельштильцхен и когда был крестьянином, растил своего сына будто маленького принца.

Последний вопрос отца заставляет вынырнуть из этих невеселых мыслей. Нил не знает ответа, сам хотел бы знать, но – не знает.
- Пока да, - он как можно равнодушнее пожимает плечами. - Это здорово, когда у тебя есть сын… Даже если твоя бывшая тебя больше не любит. Впрочем, разумеется, у нее есть на то веские причины.
Нил сперва говорит эти слова – и лишь потом до него доходит их второй смысл. Он невольно хмыкает куда-то в сторону, пытаясь скрыть кривую усмешку.
- Ничего не напоминает… папа?

Отредактировано Baelfire (2014-05-29 23:21:37)

Нил раздраженно вздыхает. Причем тут «дурной пример»? Он сам куда более склонен называть подобное… наследственностью? Этот новый дурацкий мир – мир без магии – за последние пару веков придумал столько многословных оправданий любым поступкам и даже мыслям. И Нилу даже в какой-то момент становится интересно: а неудачливость наследовать можно?
Однако слова отца про Эмму прерывают все эти бессмысленные философствования. Тут уже задевает за живое – за то, что болело совсем недавно.
- Эмма – свободный человек, - Нил пожимает плечами, глядя куда-то в сторону. - И я всегда понимал, что такая девушка, как она, одна не останется. Я не был достоин ее даже тогда, когда не знал, кем она рождена – Эмма всегда была лучше меня… даже когда мы с нею обкрадывали придорожные магазины…
Нил обрывает фразу на полуслове, невольно усмехаясь воспоминаниям. Юная Эмма такая забавная – и при этом такая светлая. Такая ранимая – несмотря на все свое тяжелое детство она еще не научилась принимать непрошибаемо независимый вид – и при этом такая улыбчивая. Девочка-подросток, сбежавшая с выпускного – и угодившая именно к нему, уже тогда потрепанному жизнью. Он никогда не был ее достоин, он вовсе не имел права еще глубже втягивать ее туда, куда она сама впуталась по детскому недомыслию.
- Но она, - с трудом отгоняя эти воспоминания и заставляя себя вернуться к сегодняшнему дню, произнес Нил, - она, кажется, никогда не умела выбирать правильных парней. Я был первым, но, конечно, не последним. Но никто не сделал ее счастливой. И меньше всего я верю, что счастливой ее может сделать он.
Нил закусывает губу – так, что во рту начинает ощущаться привкус крови. Разговор не из легких… и уж точно не из приятных. Но отец будто знал, какую струну затронуть в сердце сына, чтобы разговорить его.
- Не Крюк, - произносит Нил сквозь зубы. И уже более горячо, более зло добавляет: - Он не уберег маму – не убережет и Эмму. А потом что? Подождет, пока Генри подрастет, полюбит кого-то – а потом и у него уведет девушку? Какого черта он вообще прицепился к нашей семье?!

Отредактировано Baelfire (2014-06-10 20:32:23)