Тогда, давным-давно и в другой жизни, они были крайне бедны. Ярмарки, на которых выступал папаша Дааэ, никогда не приносили много денег – всего-то и хватало, чтобы оплатить ренту и более-менее сносно прокормиться. Конечно, никто и не думал жаловаться; отсутствие денег с лихвой компенсировалось любовью и заботой, а пустой живот переставал неуважительно урчать, стоило только умелым рукам взяться за скрипку. Но время шло, и постепенно откуда-то начали появляться деньги, не лишние, нет, но зажилось не в пример лучше. В тот вечер в Лимби, когда у девчонки появились новые теплые сапожки, синие, как глубокое летнее небо, скрипач познакомился с весьма загадочным иностранцем.
Крошка не сразу увидела этого незнакомца, только спустя долгие месяцы она диким растрепанным зверенышем предстала перед господином в изящном костюме, ковыряя носком туфельки узор на досках пола. Мсье Валериус, можно сказать, украл Густава Дааэ – сначала в Париж, а затем и в поиски таинственного южанина, занятные истории о котором дошли и до северных земель, но взамен занял все свободное время, словно в отместку не давая заскучать. Обширная библиотека научила скрашивать вечера, наука – задаваться еще более каверзными вопросами (и задавать их, конечно же), а чистописание в свою очередь открыло совершенно новый мир для замкнутого, зацикленного на фигуре родителя, ребенка. Поначалу Кристин очень не хотелось писать письма какой-то незнакомой девочке: и французский был далеко не родным, и рассказывать в общем-то было нечего, но мсье Валериус попросил, а маленькая шведка была очень исполнительной и обязательной, более того – благодарной девочкой, так что каждую неделю-две с почтой уходило тщательно выписанный листок бумаги, вложенный в конверт.
Время шло, и малышка переставала чувствовать себя чужой в доме удивительного господина, а, когда скончался отец, рядом был кто-то, чтобы подставить плечо. Но и это вскоре закончилось – джентльмену нужно было вновь отправляться в дорогу, юной леди – дальше, так что, получив на прощание памятную безделушку, словно мягкое поглаживание по голове «не унывай», будущая хористка переступила порог консерватории, как взошла на корабль, который никогда не причалит к земле. Тогда прервалась переписка, чтобы только начаться снова годы спустя. Небольшая подвеска в конверте, длинное, сбивчивое письмо, полное извинений и удивительных новостей – так она снова начала учиться говорить с Анной, единственной, кому могла хотя бы и слегка расплывчато поведать о своих тайнах в Opera Populaire.
И снова спустя годы они умудряются найти друг друга. Тоненькая, почти невидимая ниточка из самого сердца лабиринта, к выходу, к небу, к не-одиночеству, к другу, которого находишь по речному камешку детства, отблеску знакомой побрякушки, непрочному образу, который когда-то далеко-далеко представляла, читая спотыкающиеся строчки. Она была бы и рада говорить с Анной о чем-то более существенном и важном, но не могла и слова выдавить о том, что волновало больше всего. Опера с ее мрачными, густыми тенями, притаившимися в углах комнат, прохладной восковой маской ложащиеся в ладонь, остались в письмах. Не было еще сил произносить эти слова вслух, но и без того было довольно много тем, которых можно было бы безбоязненно коснуться.
Как, например, фехтование.
- Опасность…
Кристин слегка нахмурилась, невольно выпрямила спину, контрастно-старинным для современной обстановки сложив ладони одна на другую перед собой, и выдавила мягкую улыбку.
- Я… это ужасно, отвлекать тебя сущей безделицей, но мне слегка тревожно в последнее время. Проще было бы обратиться к мсье Джекилу, возможно, но с моим графиком…
Хорошо, что она не слышала себя со стороны, точнее, предпочитала не слушать. Она все так же не могла себя перебороть и перестать разговаривать как герои книг Остен, словно если вдруг перестанет строить настолько предельно вежливые и витые предложения, то резко перестанет быть живым человеком и превратится в те смазанные картинки вечно бегущих куда-то несчастных, или сможет удержать остатки древних, как ископаемое, чести и совести, которых и без того катастрофически недостаточно в это время.
- Не могла представить, согласишься ты или нет, но в любом случае, - она все-таки отрывает ладони одна от другой, а на прилавок в свою очередь опускается некрупный бумажный пакет, из которого доносится едва слышный перезвон стекла и слабый аромат тушеного мяса и овощей.
Дааэ аккуратным, но ловким движением стянула с рук перчатки и автоматически размяла пальцы-запястья, сложила руки на груди и на этот раз улыбнулась куда как искреннее. Она не так представляла себе эту сумрачную девицу, как-то более… угрюмо, наверное. Что те затворники, посвятившие себя неотрывному бытию, пронизанному стрелами философии подобно плотской клети святого Себастьяна.
- А это не слишком радикально? – Неуверенно приподняла брови, с опаской покосившись на многочисленные ряды ассоциативно-угрожающих красавцев. Не то, чтобы оно ей совершенно не нравилось, но все это предполагало под собой намерение убить, чего девушка определенно делать была не намерена в ближайшие несколько лет как минимум.