Утро вгрызлось в мозг, как мышь – в размякший и оплывший на солнце кусок сыра. Раздернутые со злобным скрежетом занавески впустили свет, который в то же мгновение принялся вскрывать раскаленным ножом устричные створки сомкнутых век; адскими колоколами два раза хлопнула обитая жестью дверь трейлера, чайник засвистел пароходным гудком, отправляясь с подушки в плавание по неведомым бензиновым водам свалки…
Он слышал и женский голос, и крики чаек, но продолжал цепляться за марево сна, все еще окутывающее мышцы той особенной вязкой теплотой, которая может смениться лишь абстинентной выламывающей болью. Во сне он строил собор без лестниц. В последнее время ему перестали нравиться лестницы. Кто-то спрашивал у него, как он собирается переходить с одного этажа на другой; должно быть, это была Сара - только она по-прежнему способна на такие глупые вопросы.
Услышав голос в третий раз, Джареф разлепил веки и уставился вверх мутными, нездешними глазами. Изображение дробилось и плыло: в нем чудилась Моргана на Дикой Охоте и воронье, выклевывающее глаза трупам в высокой траве.
- Твое лицо кажется мне знакомым, - наконец изрек он.
И секунду спустя получил по лицу выплеснутой из кувшина ледяной водой.
Бывают такие дни, когда ты просыпаешься и осознаешь весь мир ровно за одно мгновение.
Он поднял к лицу костлявые узкопалые ладони, растер воду по коже и зябко взъерошил мокрые светлые волосы. Каркающее воронье превратилось в растущий на потолке грибок: тоже живое существо. А вот Моргана, бряцая доспехами, унеслась на кухню.
Потянувшись всем телом так, что хрустнули суставы, он нашарил под кроватью одежду: джинсы, майку, сапоги. Во внутреннем кармане кожаной куртки лежал пластиковый пакетик с заначкой, но его Джареф трогать не стал.
Он еще раз взглянул на льющийся в окно свет, болезненно сморщился, и тут же оскалил зубы в медленной упоенной усмешке.
Почти не пошатываясь, он втиснулся в крошечную кухню, восемьдесят процентов которой занимала утварь, а оставшиеся двадцать – раздражение Сары. Подчеркнуто прямая спина и напряженные плечи ясно свидетельствовали о том, что внутренне она кипит как масло на сковородке, на которой как раз что-то шкворчало.
Женщина, которая никогда не устает злиться. Он шагнул вплотную и обвил ее одной рукой; отвел волосы с шеи и, и, склонившись, втянул трепещущими ноздрями запах. В темницах, лесных бивуаках или в двух шагах от свалки – Сара всегда пахла зелеными яблоками; этот запах гнездился вот здесь, во впадинке между ключиц.
Раньше говорили, что зеленые яблоки - это яблоки добрых колдуний. До тех пор, пока он не получит вместо воды в постель кипящего масла, он не будет этого оспаривать.
- Сара, - сказал он ей на ухо, и сжал руку крепче. – Сара, прекрати суетиться. Сегодня я хочу показать тебе кое-что, любовь моя.

Рядом с остывающей плитой Бреннт наблюдал, как Сара движениями дилера в покере мечет на стол посуду, и ждал, по-птичьи оценивающе склонив голову набок. Он знал, что она не устоит, и, встретившись в конце концов с заинтересованным взглядом, просиял, оскалился-осветился ликующей волчьей ухмылкой:
- Надо будет проехаться, - и, выдохнув дым, ежедневным чудом вместил под низкую столешницу чудовищно длинные ноги.
Что он сделал вчера? А двадцать лет назад? Джарет жил слишком долго, чтобы присваивать своим провинностям годы и дни, не говоря уж о часах. Вероятно, это было что-то насчет вещей и денег, денег и вещей. В вопросе холодильников со сковородками он стоял насмерть, поскольку, по его глубокому опыту и неоспоримому мнению, это и значило «жить по-человечески». И он был не против сам поработать гротескным арт-объектом, чтобы только доказать это Саре. Вот твой мир, который ты так превозносишь, дорогая, и провалиться мне, если мистер Голд в своем антикварном домишке живет хоть на йоту лучше.
Самого его при этом нищета совершенно не удручала: король везде остается королем. А горелое? Угли и мед - когда-то при Дворе это считалось деликатесом. Первым делом он подцепил с тарелки пятую, не спасенную полоску.
То, что он собирался показать, Сара могла в мстительном настроении счесть своей победой («сам себя переиграл, теперь спасаешь свою шкуру»), а в более ровном – просто тем, что давно уже принадлежит ей по праву. Но на самом деле все было так: вчера утром Джарет проснулся и увидел, как она спит у него на руке, и как солнце высвечивает едва заметно намечающиеся лучистые морщинки в уголках ее глаз. Зрелая женщина, давно утратившая полудетскую мягкость черт, красивая настолько, насколько может быть красива смертная в свои лучшие мимолетные годы. Королева. Его Величество нередко пренебрегал временем, но чувствовал время он очень хорошо. И всегда точно знал, когда следует приказать ему остановиться.
Увядание, старость и смерть были не для Сары Уильямс.
…После завтрака Джареф с двух очень сильных ругательств завел DeSoto пятьдесят девятого, черную махину размером в две трети трейлера, и сквозь драконоподобный рокот мотора заорал, что экипаж подан.
- Помнишь колодец, вокруг которого они постоянно бегают? – спросил он, выруливая с пустыря на ведущее из города шоссе. – Одно из мест, где встречаются все подземные воды. Точка в Бретани была бы традиционнее, но от нее давно ничего не осталось, а здесь движение не иссякнет еще долго, так что колодец полностью подходит.
Разлапистый, замшелый лес опустил полог между шелухой городских картонных домиков вместе с отходами, что они исторгали, и по-осеннему сырой мягкой тишиной. Джареф шел быстро, чтобы выигранное любопытством терпение возлюбленной не успело сойти на нет, сменившись еще большей раздраженностью. Смешно сказать, но он нервничал и был готов взорваться трагическими обвинениями раньше, чем для них мог возникнуть повод.
На грубом каменном бортике колодца поблескивал венец с причудливыми витыми зубьями, и внутри него лежало кольцо. Золотой ободок с птичьей пястью, держащей кристалл, в чьей инеевой глубине проступали крошечные, но совершенно точные очертания лабиринта.
Джареф Бреннт в своей линялой майке и потертой куртке прислонился спиной к стволу дерева и посмотрел с острым пристальным прищуром:
- Но согласна ли ты по-прежнему, Сара?

Навсегда. Счастье - или, может быть, великое проклятье, - Сары Уильямс состояло в том, что в устах Короля гоблинов это слово имело исключительно прямой смысл. Без романтических преувеличений и небрежных несбыточных обещаний: Джарет называл ее королевой, и она становилась ею - до тех пор, пока Лабиринт не канет вместе с землей, что его скрывает. Это был не брак по паре росписей, спустя год после которого можно потратить еще немного бумаги и разбежаться по разным штатам максимум с грузом алиментов. Это было спаянное на двоих бессмертие.
Почему Джарет отдавал ей свою свободу, хотя все его существо заполошно хлопало крыльями, восставая против подобного кощунства? Почему преподносил ей королевство, которое создал в одиночку, и которое могло подчиняться лишь его воле? Здесь крылся парадокс, к которым он всегда питал слабость: Сара была создана для вечности больше, чем он сам. В ней был стержень, способный вести ее, не размениваясь на периоды хаоса, безумия или черной меланхолии; она всегда оставалась верна себе и своей деспотической добродетели. Сквозь толщу времени, застывающего вокруг водой и слюдой, он видел ее через сотни лет по-прежнему несносной, принципиальной, великодушной ко всем кроме него, себялюбивой… и желанной.  И он был согласен. Он хотел, чтобы она была там – даже если Лабиринт к тому времени расколется на Черный и Белый Дворы и будет жить в  постоянном состоянии войны.
В своем движении к нему Сара неосознанно воспроизводит одно очень давнее для нее событие, и Джарет улыбается. Она ставила ему ультиматум белым рыцарем с обнаженным мечом в руке; заставляла слезать с героина, не спала по несколько ночей, чтобы не выпускать его из виду, не подпускала к трейлеру Фоксов и остальных бегунков на красноречивое расстояние выстрела из дробовика (незаконное хранение, да, сэр, и, уверяю вас, она знает, как этим пользоваться). Пожалуй, стоило припасть перед ней на колено, чтобы вновь увидеть в ней зачарованную девочку в кукольном пышном платье.
- Чуть дольше, - ответил он, выходя из тени листвы к ней навстречу.
Время одевало мох и деревья сахаристым инеем, а ладонь Сары лежала у него в руках. Золотой ободок обхватил ее безымянный палец жадно, словно мужчина из плоти и крови.
- Я ни в чем не клянусь, потому что мои клятвы – пыль, - время захлестнуло край колодца и полилось по траве зеркальными ручьями. – Но я называю тебя своей женой и своей королевой, и названное мною нерушимо. Я забираю тебя из потока времени, чтобы ты держала мое сердце целым. Чтобы ты… владела, чем владею я.
Белые тени заметались в белом лесу, когда он надевал на нее венец, и ручьи застыли, превратившись в сверкающий пол у нее под ногами.
- Подземье твое, Сара, а ты моя, - Джарет смотрел на нее тяжелым, мучительным, счастливым и хищно-хмельным взглядом. – Полагаю, я могу поцеловать невесту.

Отредактировано Jareth (2014-07-24 23:14:19)