Once Upon a Time: Magic land |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Once Upon a Time: Magic land » »АЛЬТЕРНАТИВА » Silent night
SILENT NIGHT
» УЧАСТНИКИ: Rumpelstiltskin, Victor Frankenstein;
» МЕСТО И ВРЕМЯ: Бесцветный мир, фамильный замок Франкенштейна;
» КРАТКОЕ ОПИСАНИЕ:
Случится утро,
Ведь случается с другими.
На ощупь свет - такой ли, как на слух?
Осталось позабыть все эти сны и зимы,
Замуровать всю эту пустоту.
Созвучно тишине, ничто не уцелело
И разомкнулась мертвая вода.
Но утром я нашел себя в остатках тела,
Бессильным говорить
Остатком рта.
(Niim)
Отредактировано Rumpelstiltskin (2014-10-22 17:17:26)
Виктор смотрел, как в косых струях дождя зажигаются парковые фонари. Их свет, свет электричества, заточенного в стеклянные цилиндры, был на два оттенка холоднее, чем потрескивающий в камине огонь: листья вязов, трепещущие под надсадно барабанящими каплями, оставались черными как смола, тогда как вино в бокалах собеседников мерцало в отблесках пламени густо-сизым янтарем.
Гость, конечно же, не мог оценить игры полутонов: его алый камзол марал кабинет вульгарной кляксой иноземной артериальной крови. Во взбалмошном кричащем мире, откуда он явился, Виктору всегда приходилось надевать очки с затемненными стеклами, чтобы защитить глаза от режущего обилия цветов. С каждым визитом он находил все больше подтверждений тому, что развернутая палитра агрессивно и угнетающе воздействует на человеческую психику. Не зря же цветные сны – признак шизофрении.
- Любопытно наблюдать, как ассимилируется материя иной реальности, - Виктор пустил золотую монету плясать по костяшкам ладони, глядя, как та постепенно теряет свое алчное сияние, тускнеет и выцветает. – Возможно, мне действительно стоит перенести филиал лаборатории в Зачарованный лес. С учетом разницы в физических постоянных результат мог бы быть…
Он поймал монету в ладонь и умолк. С окончательным согласием на работу он медлил не потому, что сомневался в результате, а потому что подсчитывал, на сколько поднять цену. С Румпельштильцхена бы не убыло насыпать над замком целый курган из золота, но доктору не нужна была могила из денег. Ему требовалось ровно столько, сколько было необходимо.
Белая вспышка молнии обожгла чернильные тени в углах и на долю секунды осветила циферблат напольных часов, на котором серебряная стрелка со скрежетом переползла за полночь. Порыв ветра с грохотом распахнул створки окна, взметнув в воздух бумаги со стола; одержимо-кропотливые каллиграфические формулы, знаки и цифры вспороли воздух бесчисленными крючками и зарябили, зашелестели, загомонили… Чертыхнувшись, Виктор поспешно захлопнул окно.
- Надеюсь, Игорь не забыл настроить систему громоотводов после последней сессии... - пробормотал он себе под нос.
В ответ ему на щитке в углу взорвался визгом один из восьми железных звонков. Такие звонки в гимназиях означают не более чем еще один урок под палкой учителя, но его звук в кабинете Франкенштейна заставил хозяина застыть на месте, позабыв о рассыпавшихся записях и госте.
Ни Румпельштильцхен, ни даже Игорь не знали до конца, вот что превратилась летняя резиденция Франкенштейн после смерти главы семейства от рук мертвого младшего сына. Это знал один Виктор. Он не придавал этому особого значения, пока находился внутри процесса, - пусть суеверия остаются крестьянам, - но иногда, когда он выезжал с плато, он оборачивался и смотрел на замок взглядом со стороны. И видел термитник, кишащий молчаливой, полуразумной, всегда голодной не-жизнью.
Его творения.
Вслед за новым ударом молнии в парке заискрили и погасли фонари. Теперь трезвонили все восемь - по числу этажей - звонки. Бледный как полотно доктор вытащил из жилетного кармана револьвер и проверил патроны в барабане.
Румпельштильцхен продолжал сидеть на месте, утопая в бархатно-бордовой глубине большого кресла и держа в руках бокал со сладкой кровью – именно такой оттенок был у красного вина. Божественный напиток, право слово. Виноделам Зачарованного леса было далеко до местных… - как же это будет? Румпельштильцхен попытался вспомнить перевод на здешнюю die Sprache. Die Weinbauern? Он неплохо выучил язык, хотя и тут не обошлось без колдовства. Зато теперь, когда профессор отдавал приказы своему чудаковатому слуге, его почетный гость не чувствовал себя неловко оттого, что ничего не понимал. Наоборот, он мог расслабиться настолько, чтобы дать себе немного захмелеть, однако бдительности Румпельштильцхен не утратил.
Доктор не был скрягой, это в нем и подкупало. Он всегда брал ровно столько, сколько стоила его работа, а работу Франкенштейна было очень трудно переоценить. Вести дела с ним было интересно и приятно, а Бесцветный мир был местом скучным, но довольно необычным. Думалось здесь лучше, так что те минуты, что профессор Франкенштейн подсчитывал доходы и расходы, Румпельштильцхен просто размышлял, как вдруг...
Идиллию нарушило паническое дребезжание звонка.
- В чем дело? Молния? – помедлив, Румпельштильцхен все-таки подался чуть вперед и выпрямился в кресле. В первую секунду он подумал о пожаре где-нибудь на верхних этажах, но выражение (вернее, цвет) лица ученого заставило его насторожиться. Маг не знал наверняка, но мог представить, сколько тайн скрывает эта башня. Судя по всему, случилось нечто скверное, но что – он вряд ли сознавал. - А это вам зачем? – вернув бокал на столик, Румпельштильцхен указал на барабанный механизм в руке профессора. – Оружие? И с чем же вы собрались воевать?
Оговорился Румпельштильцхен не случайно. Вряд ли Франкенштейна, некроманта от науки, мог заставить побелеть как полотно живой противник, грохот грома или расшалившийся огонь. Была причина. Настоящая причина. Может быть, она скрывалась в…
Маг нагнулся, чтобы подобрать исписанный маниакально-аккуратным подчерком листок с анатомической гравюрой, на которой был изображен коленный человеческий сустав; одну из тех страниц, которые смахнуло со стола порывом ветра.
- Может быть, вас проводить, профессор?
С этими словами Румпельштильцхен встал с насиженного места и оправил пышные манжеты.
Отредактировано Rumpelstiltskin (2014-06-25 14:23:00)
С щелчком вставив барабан на место, Виктор исподлобья взглянул на Темного, уточняя, было ли последнее предложение сарказмом (в таком случае Румпельштильцхен с глумливым гиканьем исчез бы в клубах дыма, пожелав напоследок хорошо провести вечер), либо же он действительно дорожил их сотрудничеством (и попутно интересовался что ему здесь не показывали). Две секунды спустя гость продолжал таращиться на него своими лягушачьими глазами, держа в неестественно отставленной руке листок, и этого хватило, чтобы доктор убедился: «фон Штильцхен» остается.
- Проводите, - кивнул он, под непрекращающийся визг звонков ссыпая в карман запасные патроны, нашедшиеся в ящике секретера. Он был слишком практичен, чтобы лелеять свою гордость, делая вид, будто все под контролем, когда маг сам предлагал помощь.
Магия. Виктор относился к ней с презрением, как к антинаучной аномалии, но в то же время она завораживала его. Иногда он думал о том, какие открытия мог бы совершить, если бы получил в свое распоряжение опытный образец вроде Румпельштильцхена. Даже простой анализ тканей стал бы гигантским шагом к эмпирическому пониманию – и научному применению – ведовских сверхчеловеческих свойств. Но все это было скорее из области гипотетического: сейчас магия интересовала доктора вовсе не под микроскопом или на операционном столе.
- Вы знаете, для чего я использую природное электричество, - сухо и сжато начал излагать ситуацию Франкенштейн. – Не настроенная должным образом система громоотводов автоматически оставляет все проводники активными. Если судить по сигналу тревоги, в данный момент более девяноста процентов всех образцов… нестабильны. Проклятье, я убью недоумка. Мне нужно попасть в обсерваторию под куполом, чтобы стабилизировать их, пока они не начали покидать замок, а чтобы добраться туда, нужно преодолеть шесть карантинных уровней… - он вдруг прервался на полуслове: его осенил самый простой, сам собой напрашивающийся вариант. - Может быть, вы могли бы переместить нас?
Звон резко оборвался: все аппараты умолкли словно по команде, и наступившая тишина показалась еще более зловещей, чем действующий на нервы шум. Сверкнула еще одна вспышка.
Было видно (а во вспышке молнии – особенно отчетливо), что Румпельштильцхена совсем не впечатлило пересыпанное терминами описание ситуации. Он оставался в том же благодушном настроении, что раньше, только желтые глаза смотрели на ученого с веселой укоризной: «Что-то вы скрывали, герр профессор». Правда, то, что Франкенштейн без колебаний попросил его прибегнуть к магии, а не повел к тому ужасному скрежещущему шкафу, поднимавшемуся и спускавшемуся между этажами на цепях, не столько льстило, сколько удивляло. Неужели доктор упускал возможность лишний раз пощеголять плодами своего любимого научного прогресса?
Сделав шаг навстречу, Румпельштильцхен ухмыльнулся. Может быть, из-за грозы игрушки Виктора сломались, и его рубильники, переключатели и вентили вдруг стали совершенно бесполезны? Что касается реанимированных тел, то в них существенной угрозы маг не видел. Более того, во время небольших ознакомительных экскурсий доктор Франкенштейн показывал ему не человеческие «образцы», как он изволил выражаться, а лягушек, мышек и собак, причем частями. Брат же был его шедевром, повторить который Франкенштейн без Румпельштильцхена не мог – по крайней мере, так последний полагал.
- Ну, если это срочно, - промурлыкал маг, беря его под локоть словно сплетница-подружка. – Но ведь вы мне все потом покажете, герр доктор?
Это было обязательным условием для переноса на площадку: Румпельштильцхен обожал чужие тайны.
Сжав предплечье доктора, он щелкнул каблуком. Мгновение спустя их ноги охватил кипящий дым густого фиолетового цвета, резко устремившейся наверх со вспышкой молнии. Он должен был объять их целиком, но вместо этого… их окатило светом, разметавшим зашипевший дым в цветные клочья. Румпельштильцхен часто заморгал, не понимая, почему они остались в кабинете. Сбитый с толку, он пробормотал:
- Осечка.
На второй раз получилось даже хуже – Франкенштейна дернуло статическим разрядом, а на третий фиолетовый туман едва лизнул колени. Румпельштильцхен отступил на шаг и отпустил ученого. За эти несколько секунд покрытое поблекшей чешуей лицо преобразилось: не осталось ни следа усмешки, а под крупными глазами залегли густые тени.
За окном прогрохотали запоздалые раскаты; дождь пошел стеной.
- Похоже, эти ваши… - Румпельштильцхен щелкнул пальцами, - физические постоянные сыграли с нами шутку. Думаю, что по такому случаю у вас найдется меч, - но, быстро сообразив, что в тесной башне он с мечом не развернется, маг поправился, - кинжал. Придется подниматься. Может быть, воспользуемся вашим элеватором? Вам удалось его настроить?
Отредактировано Rumpelstiltskin (2014-06-04 19:13:15)
- Интересно, - уронил Франкенштейн. Это был единственный комментарий к «осечкам» мага. Прозрачно-серые глаза впились в тускнеющую позолоту кожного покрова (это было похоже на выцветание монет) с тихой, неторопливой, бесстрастной алчностью: вот оно как. Интересно. На пару секунд Виктор даже позабыл, что сбой в колдовских способностях Румпельштильцхена – скорее удар судьбы, нежели ее подарок; а когда вспомнил, то досадливо отвел взгляд и смахнул с рукава бесполезную лиловую песчинку.
- Кинжал? – он издал смешок, больше приставший Темному. Без заклятий и клубов дыма того могло спасти лишь умение быстро бегать – и, пожалуй, компактный размер, годный для того, чтобы просочиться по мышиному лазу между стенными перекрытиями. Кинжал, если только он не собирался сражаться с этими самыми мышами, был ему… как мертвому припарки. – Когда будем проходить гостиную, снимете со стены любой понравившийся. На элеваторе не поедем ни в коем случае - сейчас нет времени, в другой раз прочту вам технику безопасности. Сюда.
Этаж, по которому они шли, был коркой айсберга - тонкой декорацией, которая создавала видимость дворянского гнезда, которым замок в действительности уже давно не являлся. Со стен обитой шелком галереи одинаково породистыми глазами смотрели поколения генералов и адмиралов: эполеты, звезды, лычки - и несмываемый позор, принесенный семье последним носителем их имени. Должно быть, старые хрычи сейчас предвкушали, как порождения «богомерзкого колдуна» станут его же возмездием и поучительной кончиной. Черта с два, с мстительным холодным злорадством подумал Виктор, проходя сквозь увешанную наградным и боевым оружием гостиную. Не дождетесь. Опыт еще далеко не завершен.
Сказать откровенно, только одно это и гнало его к железной двери на винтовую лестницу, ведущую на лабораторные уровни - и даже не в сопровождении Игоря, а вовсе в компании мелкого тщедушного барахлящего мага.
Сквозь фон барабанящего в окна ливня все отчетливее проступал далекий и мерный звук ударов – словно где-то наверху десять мотыльков размером с человека в унисон бились телами о стены своей тюрьмы. Вопреки производимому впечатлению, это был хороший знак: некоторых замки пока держали… Отворившаяся с лязганьем засовов башенная дверь многократно приблизила источник шума: эхо билось о каменную кладку и продолжало блуждать в пустоте вокруг ведущей наверх спирали без перил все то время, что хозяин и гость поднимались без приключений. И не умолкло тогда, когда они услышали шаги навстречу.
…Помимо проинспектированных собак и лягушек Румпельштильцхен как-то успел сунуть нос в домашнюю кунсткамеру профессора. Обычная в узкой среде коллекция диковинок: двухголовые телята, сросшиеся в грудной клетке близнецы, покрытые чешуей эмбрионы, шестикамерные сердца и прочие аномалии. То, что спускалось вниз по лестнице, было похоже на все содержимое банок с формалином, выплеснутое, слепленное вместе и призванное к жизни чьей-то безумной волей. Огромная, раздутая от вытеснившей мозг опухоли голова младенца крепко сидела на жирных женских плечах, но под складками водянистого живота были вшиты ноги солдата, исходившего Империю вдоль и поперек. Размозженные ступни перебирали ступени со странным причмокиванием, словно он шел по трясине, а пальцы с лишними фалангами без перерыва шевелились, со стуком задевая коленные суставы.
Он не спешил, но казалось, еще секунда, и детский улыбчивый рот окажется прямо перед ними.
- Сюда, - прошипел Виктор, с силой вталкивая Румпельштильцхена нишу.
Маг забыл, что пять минут назад не смог переместить их на площадку башни. Он забыл, что у него сбоила магия. В тот миг, когда он рассмотрел, что именно спускается по лестнице, он не назвал бы даже собственное имя.
Детская головка. Рыхлая мучнистость женских форм. Десятидюймовые кривые когти-гвозди. Румпельштильцхен врос ногами в пол, тогда как левая рука сама собой сложила пальцы в Куту - третий из великих жестов силы. Затворить врата, изгнать незваных, нанести удар. На этот раз туман вокруг костлявых пальцев был не фиолетовым, а черным, словно Румпельштильцхен подцепил когтями тьму. Проклятье извивалось и шипело, норовя распасться, расползтись, вцепиться в пальцы и объесть их до костей, ведь чернокнижник оказался слишком слаб для столь могущественной магии, но Темный ничего не замечал. Рука с проклятьем двинулась назад и вверх, моргнули лампы, Румпельштильцхен замахнулся, - но буквально за мгновение до рефлекторной и самоубийственной атаки Виктор снес его в дверной проем.
Удар о стену и свистящий шепот Франкенштейна, приказавший Румпельштильцхену: «Ни звука!» - привели его в себя, но маг был в замешательстве. В полнейшем. Все происходило слишком быстро. Полчаса назад он был почти всесилен, а сейчас боялся громко думать, чтобы не привлечь внимание кадавра. С каждой утекающей секундой, отдающей медью и формальдегидом, уходила магия, а пустоту, оставленную ею, заполняли боль и страх. Ему хотелось только одного: вернуться в Темный замок, но какая-то… стихия? Или сила? Что-то не давало колдовать.
Шаги кадавра стали ближе. Румпельштильцхен слышал влажный хлюпающий звук и нервный тремор ударяющихся друг о друга пальцев. Маг прильнул к стене, буквально слившись с нею, даже не дыша, пока чудовищная туша миновала коридор.
Оно их не заметило. Затормозило на мгновение (а может, магу только показалось) и продолжило спускаться вниз. Шлепки распухших ног по-прежнему вели отсчет ступеней, отмечая каждую из них двумя следами сукровичной слизи. Разум Румпельштильцхена настойчиво просился прочь, на воздух, так что на него пришлось набросить умозрительный аркан.
Чем дальше шлепал монстр с лицом младенца-имбецила и ногами бравого солдата, тем яснее Темный ощущал, что настоящий страх внушает не чудовище, а тот, кто это создал. Разум и инстинкт подсказывали магу, что нельзя, нельзя, нельзя расписываться перед Франкенштейном в уязвимости и страхе. Это может привести к беде.
Перехватив одолженный в гостиной боевой кинжал, он посмотрел в лицо профессора и прошептал ему единственное слово:
- Интересно.
Нужно было двигаться наверх, пока чудовище спускалось вниз, и Румпельштильцхен выскользнул на лестницу. Его одежда из кроваво-красной стала грязно-серой, а чешуйчатая кожа в свете электрических светильников мертвенно отливала в серебро. Нога болела все сильнее и сильнее, так что через полпролета Румпельштильцхену пришлось собраться, чтобы на нее не припадать.
Он пожалел, что носит каблуки.
Второй кадавр подкараулил их на следующей лестничной площадке в темноте такого же проема, как и тот, в котором Франкенштейн и Румпельштильцхен только что спаслись. Уродливая туша с головой, похожей на кочан капусты – кое-где из заскорузлых «лепестков» торчали зубы, и за миг до мощного удара маг успел заметить, что они гнилые – бросилась на них с утробным ревом. Отшвырнув с дороги вскрикнувшего от внезапной боли Румпельштильцхена, чудовище набросилось на Виктора, а снизу...
Снизу донеслось агуканье младенца.[AVA]http://storage7.static.itmages.ru/i/14/0614/h_1402759187_4823349_dea66c5dbc.png[/AVA]
Отредактировано Rumpelstiltskin (2014-06-14 19:20:40)
Номер Шесть обладал зачатками сознания; достаточно долгое время Виктор не мог ни подтвердить, ни опровергнуть эту гипотезу, но когда кадавр отшвырнул Румпельштильцхена как щепку, целенаправленно двигаясь к нему, он получил неопровержимое доказательство. Детище знало своего отца. Оно знало, что тот с ним сделал.
Палец вдавил спусковой крючок до боли; выстрел колыхнул тушу, заставив листообразные струпья поджаться, словно пугливых моллюсков. На расстоянии долетающего гнилостного дыхания Виктор отчетливо видел, как обнажаются и щерятся в оскалах прячущиеся в складках плоти зубы. Пуля, прошившая горло Шестого, дала ему секундную фору, и, судорожно отпрянув в сторону, он пнул образца сапогом под колено (сустав там, как он знал, был основательно разболтан). Содержание скрупулезных, детальнейших отчетов о каждом «обитателе» пока еще хладнокровно диктовало необходимые действия, но чувство потери контроля, беспомощности в своем же упорядоченном стерильном царстве, кольнувшее еще в ту секунду, когда зазвучал сигнал тревоги, сейчас норовило захлестнуть весь разум с головой.
Кадавр, испустив булькающий звук из разорванной трахеи, зашатался на краю площадки, загребая руками воздух. Он уже срывался вниз, и доктор почти что выдохнул с облегчением, когда гангренозные пальцы вдруг вцепились ему в рукав и с нечеловеческой силой дернули вперед.
Густая полутьма, теснящаяся в пустоте башни, поглотила его как поверхность тихого омута, без единого всплеска.
От удара спиной перед глазами у Виктора тьма сменилась белой вспышкой – и снова тьмой, словно перегорела лампочка. Несколько секунд он не мог вдохнуть и только слепо хватал ртом воздух, вслушиваясь в возню где-то рядом и приближающееся агуканье, перешедшее в заливистый младенческий смех: теперь Четырнадцатый точно его увидел.
Он не понимал, почему все еще жив.
Это он понял, сумев наконец глотнуть кислорода и прозрев: Шестой копошился кулем мясного тряпья, возя по полу обрубком руки, из которого в месте разрыва торчали клочья черной лески. Правая нога со слабым коленным суставом была на месте, но вывернута под совершенно неестественным углом; зубы нескольких челюстей скрежетали в бессильной ярости – он никак не мог найти равновесия, чтобы встать или поползти. Пока.
Смех доносился снизу – Франкенштейн со своим чудовищем упали на один пролет, а первый кадавр успел спуститься немного ниже. Это Виктора и спасло.
Вскочив на ноги и зашипев от боли в ушибленной спине, он убедился, что револьвер каким-то чудом еще при нем, и начал пятиться к двери на этаж. Вариантов не было, еще раз использовать лестницу означало самоубийство.
- Идите к кунсткамере! – крикнул он Румпельштильцхену. – Прямо по этажу, комната 17! Запритесь, там безопасно!
Доктор хотел добавить, что поднимется за магом другой дорогой, но не успел – над уровнем площадки показалась раздутая голова. Глазки-щелочки начали открываться…
Виктор скользнул в дверь и рывком задвинул за собой засов.
нрпг: Румпельштильцхен - по причине сбоя в магии восстановлены все последствия травмы ноги + падение на эту же ногу. Дальше с бодрым прихрамыванием.
Отредактировано Victor Frankenstein (2014-06-08 16:55:07)
Из всего, что крикнул Виктор, Румпельштильцхен слышал только «комната семнадцать!» Револьверный выстрел повредил не столько монстру, сколько барабанным перепонкам обладавшего кошачьим слухом мага. Те секунды, что ученый отбивался от чудовища, в ушах упавшего на край площадки Румпельштильцхена звенела тонкая пронзительная нота, походившая на дребезжание звонка, который несколько минут назад поднял тревогу.
- Комната семнадцать, - повторил он машинально и почти без паузы подумал: «Черта с два».
В связи с двузначным номером в его уме замельтешили фрагментарные обрывки информации, которая едва бы оказалась здесь полезной. В Зачарованном лесу, пронизанном незримым волшебством – возможно, но не в этой обесцвеченной реальности. В Бесцветном мире не имело ни малейшего значения, что названное Виктором число – число зодиакального созвездия Aquarius, которое обозначает две воды, соединенные в одну. Живую с мертвой. Румпельштильцхен сомневался даже в том, что на небесном своде вообще восходит Водолей. Он не расслышал, как ученый проорал ему: «…к кунсткамере!» - иначе ни секунды бы не думал над трактовкой. Две воды в безумном мире Франкенштейна – это кровь и применяемый для консервации раствор формальдегида. Было бы полезным это знание? К несчастью, нет.
Убраться с лестничной площадки Румпельштильцхен даже не пытался. Вместо этого он раз за разом, полулежа на полу, пытался сотворить заклятье и перенестись отсюда прочь, домой. Да-да, он собирался бросить Франкенштейна – поделом, не нужно было заниматься этой.. этим...
Обессилевшие руки задрожали; пальцы Румпельштильцхена кололо. Ничего не получалось, нужно было подниматься. Подниматься и идти туда, куда сказал ученый, потому что мощные удары в запертую дверь внезапно прекратились, а мгновение спустя по лестнице разнесся детский плач.
Надсадный крик младенца.
Так кричал когда-то Бей.
Ассоциация была настолько жуткой, что подействовала как внезапная пощечина.
Вцепившись в стену, Румпельштильцхен стал вставать. И без того мучительная боль в колене при попытке опереться на когда-то искалеченную ногу становилась совершенно нестерпимой. Маг и раньше понял, что на каблуках он далеко отсюда не уйдет. Пришлось потратить время и избавиться от пыточных колодок. Сапоги он сбросил вниз, надеясь, что произведенный шум немного отвлечет «младенца». Тот, наверное, уже побагровел от крика.
Так или иначе, убедиться в этом Румпельштильцхен не хотел.
Цепляясь пальцами за кладку, он пошел вперед. Теперь маг двигался практически бесшумно, осторожно ставя жилистые жесткие ступни на стылый камень. Он по-прежнему неплохо видел в полутьме, но лишь на дюжину шагов вперед себя. За поворотом обнаружился еще один, гораздо более просторный и куда как лучше освещенный коридор. Обитая телячьей кожей дверь – остатки прежней роскоши, - была отворена, другие, расположенные вдоль стены - закрыты.
Как и Виктор, Румпельштильцхен запер выдвижной засов и огляделся в поисках опоры. Палки или... прислоненного к стене прута с широкой вилкой вроде деревенского ухвата. Он прекрасно подходил ему по росту и казался более уместным, чем кинжал, который маг давно заткнул за пояс. Франкенштейн был прав насчет оружия: смешно...
Вцепившись в прут как в свой крестьянский посох (удивительно, как быстро вспомнилась привычка), маг пошел по коридору, вглядываясь в буквы на табличках. Ноги Румпельштильцхен ставил тихо, а вот прут на каждом шаге издавал железный «стук, стук, стук…».[AVA]http://storage7.static.itmages.ru/i/14/0614/h_1402759187_4823349_dea66c5dbc.png[/AVA]
Отредактировано Rumpelstiltskin (2014-06-14 19:20:00)
Час назад Виктор Франкенштейн был богом. Красота его царства была красотой лепестков органов в формалине, красотой стерильных железных столов, красотой безмолвия, из которого рождался крик. Это был храм жизни. Храм разума. Он ходил по его коридорам, испытывая то сдержанное, хладнокровное торжество, которое впервые ощутил, когда Герхард голыми руками забил боготворящего его отца до смерти – и сделал это не потому, что кидался на все живое, а потому что старик оскорбил Виктора. Человека, который теперь был его настоящим отцом.
В тот раз он не достиг цели, но с тех пор сделал достаточно, чтобы вновь испытать это чувство. Переоборудованные в камеры комнатки за стальными дверями были полны чудес, как сказочный городок в табакерке. Одни чудеса были почти невидимы человеческому глазу - как обменные и регенеративные процессы, протекающие в мертвых, иногда фрагментированных телах; другие были очевидны – как жизнь в теле Четырнадцатого, составленная из трех других (семь раз рожавшей женщины, прожившего до пятидесяти солдата и мертворожденного младенца). Неподвижные и подергивающиеся в путах электродов, бессмысленные и осознающие, все как один лежащие по центру сверкающего чистотой куба под белыми электрическими лампами – всех их можно было назвать его промыслом. Его волей.
Так было еще час назад. Каприз стихии и глупость слуги – как мало потребовалось, чтобы превратить бога в Прометея, к которому уже летит орел, посланный каждый день выклевывать и съедать его печень. Его храм был осквернен; вместо торжества он чувствовал, как по спине под рубашкой бежит струйка ледяного пота, а вместо нарушаемой лишь метрономом тишины коридор разрывали оглушительные удары в дверь.
Потом Четырнадцатый зарыдал, и это заставило Виктора собраться. По крайней мере, в отличие от Прометея, он не был прикован к скале.
Его путь лежал к черной лестнице для прислуги, которой давно никто не пользовался. Она должна была вывести доктора на следующий этаж буквально в десяти шагах от кунсткамеры (он искренне надеялся, что Румпельштильцхен туда доберется).
Коридор казался свободным, замки на дверях – нетронутыми. Виктор должен был пройти мимо десяти камер, сквозь операционную, где он работал с головным мозгом, и, наконец, через подсобное помещение, где в дальнем углу и помещалась дверь на лестницу. В памяти все это казалось не так уж и далеко, но в реальности… Едва он поравнялся с первой камерой, ее дверь вздрогнула от удара. Внутри не кричали и не бесновались – просто молчаливо, одержимо, с пробивающей сталь и телячью кожу ненавистью пытались выбраться наружу и добраться до Франкенштейна. Они чувствовали его, все до единого: еще пара шагов, и уже все десять дверей сотрясались так, словно через них желал выплеснуться назад переполненный мертвецами ад. И весь этот ад – мечущиеся за узкими стеклянными окошками смазанные тени - хотел только одного…
Доктор почти бежал, когда сквозь грохот услышал нечто новое, заставившее его застыть на месте и подумать о возвращении обратно в башню. Нежный женский голос шел откуда-то издалека, звуча как будто во сне. Виктор был уверен, что она ни за что не стала бы уходить со своего этажа, и мысль о том, что она где-то здесь, застала его врасплох… до тех пор, пока он не осознал, что отголосок колыбельной спускался по медной трубе, раструб которой выходил из стены под потолком. Вот почему он ее слышал.
«From the silence, from the night comes a distant lullaby,
Cry, remember that first cry, your brother's standing by…»
Этот голос пришлось стряхивать с себя как наваждение. Дернув головой и сжав губы в одну тонкую полоску, доктор двинулся дальше, и только тогда понял, что Невеста бродит по тому же коридору, по которому должен пробираться сейчас Темный.
В этот момент петли одной из дверей всхлипнули, дав понять, что следующего удара не выдержат, и Виктору стало ни до Темного, ни до Невесты; хотя голос из ниоткуда продолжал напевать:
«And he stole your brother's life,
Came home murdered, peace of mind…»
нрпг соседям сверху: барышня в коридоре за поворотом, дверь кунсткамеры заперта.
Отредактировано Victor Frankenstein (2014-06-23 00:23:41)
Страх был старым другом Румпельштильцхена, а с давними друзьями можно без проблем договориться, так? Хотя давным-давно его и звали деревенским трусом, он боялся в основном не за себя, а за Белфайера, за сына. Даже собственная смерть – а та витала близко, потому что жизнь прядильщика в глазах солдат не стоила и медного гроша, - рассматривалась через призму будущего Бея. Что с ним будет? Попадет ли он на бойню? Уцелеет ли в проклятой мясорубке, лицемерно называемой «война»? Из этой неизвестности и вырастал гнетущий страх, который въелся, вплавился, впитался в сущность мага, но сознание себе не подчинил.
Происходящее сейчас – совсем другое дело. Бей был бесконечно далеко, и Румпельштильцхен мог бояться только за себя. Конечно, в замке был еще профессор, но его сухое «интересно» накрепко засело в памяти - кололо как заноза.
- Интересно? - хмыкнул маг, наваливаясь на импровизированный «посох», больше походивший на костыль. - Ну-ну.
Об этом он еще с ученым потолкует. Нужно только продержаться до тех пор, когда гроза уймется, и к нему вернутся силы, а пока он должен был не попадаться ни чудовищам, ни их творцу. Поняв, что эта мысль напоминает план, - хотя бы черновой набросок плана, - Румпельштильцхен мрачно ухмыльнулся. Страх немного отступил и перестал толкать его вперед.
Не попадаться, только и всего. Уж это он умеет. На войне ему не раз пришлось ходить в разведку, а противник отличался очень чутким слухом.
Раздалось очередное «стук», и маг болезненно скривился. Не хватало только прокричать: «Я тут!» Остановившись, Румпельштильцхен быстро оторвал манжеты и как можно туже обвязал конец прута. Теперь тот не стучал на каждом шаге.
«Так-то лучше», - с удовлетворением подумал маг и двинулся вперед по коридору.
Двери были совершенно одинаковы, безлики, отличаясь только тусклыми табличками с продавленными цифрами и буквами. Пройдя примерно полпути, он миновал четырнадцать дверей под номерами. Дверь «005» была подписана «Materiae», «012» - угрожающим «Custodes». Румпельштильцхен знал латынь, язык алхимиков, поэтому сумел составить представление о том, что находилось под замками: материалы и, как странно это бы ни прозвучало, стража. До семнадцатой осталось футов сто, но Румпельштильцхен начал сомневаться, стоит ли идти туда, куда сказал ученый? Он бы не хотел столкнуться с Франкенштейном до того, как кончится гроза, и в эту самую минуту до него донесся грустный, еле слышимый напев. Далекий женский голос выводил тоскливую мелодию. Однажды Румпельштильцхен это слышал, правда, на родном, а не на иноземном языке. Из медных труб лились слова старинной колыбельной - колыбельной для братоубийцы. Вряд ли та, кто пела, находилась здесь в гостях, скорее это был очередной сбежавший монстр.
Маг ускорил шаг, насколько только смог, и, оказавшись у семнадцатой по счету двери, «Homicidis» (эта надпись на мгновение заставила его слинять с лица еще сильнее), аккуратно надавил на ручку.
Дверь была закрыта.
Румпельштильцхен попытался снова - тот же результат. Мелодия тем временем неотвратимо приближалась. Нескольких минут на пробу всех дверей подряд у мага не было, открыть замок заклятьем можно было даже не пытаться: Румпельштильцхен чувствовал, что магия ушла.
«Came home murdered, peace of mind…»
Он на мгновение зажмурился, как будто запуская руку в темноту и шаря в поисках идеи, мысли, хоть чего-нибудь... Конечно, да! Глаза с серебряными радужками резко распахнулись. Маг рванул булавку с баснословно дорогим рубином, потерявшим свой кроваво-красный цвет, и посмотрел на «вилку». Золото – металл довольно мягкий, но она должна сгодиться.
Опустившись на колено – боль прошила ногу, отчего в глазах у Румпельштильцхена на несколько мгновений потемнело, - он просунул в скважину отмычку.
«Ну же, ну же, ну…»
Раздался механический щелчок. У мага отлегло от сердца – он и не заметил, что почти минуту не дышал. На этот раз дверная ручка поддалась. Переведя дыхание, он проскользнул в открывшийся проем и очень, очень тихо затворил семнадцатую дверь и запер изнутри засов.
нрпг: песня Невесты[AVA]http://storage7.static.itmages.ru/i/14/0614/h_1402759187_4823349_dea66c5dbc.png[/AVA]
Отредактировано Rumpelstiltskin (2014-06-16 17:47:05)
NPC Герхард Франкенштейн
...Кратковременные проблески сознания напоминают вспышки яркой лампы. Два светильника склоняют круглые расплющенные головы над ложем. У одной из них три глаза, у ее соседки – вдвое больше. Их слепящий взгляд такой же равнодушный, как у Виктора, такой же пристальный, такой же беспощадный. Свет включается лишь на секунду: нарастает монотонное гудение приборов, слышно, как скрипит перо энцефалографа, царапая безумную кривую. Линия ума дрожит в конвульсиях, а на сетчатке постепенно гаснут пятна. Девять белых дыр...
...Беспамятство. Лишь потеряв, а после – снова обретя свой разум, понимаешь, сколь спасительно безумие, и сколь блаженно состояние безмыслия. Способность думать и осознавать, возможность помнить то, чего хотел бы никогда не вспоминать. Глаза отца. Запечатлевшийся в них ужас. Кровь отца на собственных покрытых шрамами руках. Тех самых, что сейчас без видимых усилий рвут ремни. Тех самых, что нашаривают в стылой темноте палаты хирургический халат. Тех самых, что срывают со стола столешницу и достают из ящика ключи. Они дают понять, что сами по себе, но почему-то продолжают помогать. Я знаю, что у них есть свой мотив и собственные счеты. В этом наши цели совпадают...
...Башня содрогается от гнева братьев и сестер. Мертворожденной жизни, чьи уродливые формы больше не воспринимаются как нечто омерзительное, несуразное и не имеющее права на существование под солнцем. Наше солнце – это девять белых ламп, под ними мы рождались, умирали и рождались вновь. Отныне мы семья, хотя не все способны вспомнить, а порой и осознать, что значит это слово.
Коридор за дверью проминается вовнутрь. Петли и засовы не выдерживают натиска чудовищ. Стены отражают рев и вой, но самым жутким в этой какофонии является почти неслышный звук: сухой щелчок замка. Одна из рук толкает дверь, и та приоткрывается навстречу Франкенштейну, брату, от которого я навсегда отрекся.
Здравствуй, Виктор. Дай тебя обнять...[AVA]http://storage9.static.itmages.ru/i/14/0616/h_1402926492_3352566_eb1284e36f.png[/AVA]
Герхард. В мгновение, когда из десятка образцов на свободу вырвался единственный, кто образцом никогда не был, Виктор отчетливо осознал: эта ночь послана ему как возмездие за все его грехи.
Герхард всегда был любимым сыном, но Виктор почти никогда не ревновал, потому что сам любил младшего брата куда сильнее, чем отца. Красавец, герой, обаятельный, светлый и неподдельно скромный человек - его сложно было не любить. Постоянное сравнение с его совершенством, подкрепленным эполетами и звездами, и сетования о том, что истинный наследник Франкенштейнов по трагической ошибке родился вторым, не могли не задевать, но Виктор мирился и проглатывал это, покуда отец хоть и с кислой миной, но все же продолжал финансировать его исследования. Вины Герхарда в этом не было - ему всегда делалось неловко, когда его ставили выше брата. Пожалуй, он был единственным, кто искренне восхищался работой Виктора и верил в ее значимость - правда, даже не подозревая об ее истинных масштабах.
Когда он узнал, на его лице отразился ужас - и вот тогда Виктор почувствовал себя глубоко преданным. Они были близки, с самого раннего детства; и если даже он не верил, то...
Слова этого упрека были последним, что Герхард услышал, когда случайная пуля разбила фамильные часы и убила его. То, как они расстались, иногда по-прежнему в часы бессонницы брало доктора ледяной рукой за сердце и гнало в лаборатории задолго до наступления рассвета.
Волшебное сердце из шкатулки не помогло. Магия не могла восполнить умерших мозговых функций. Он ушел в работу, которая разрасталась вширь, как ветви мирового древа, и принимала масштабы одержимости. Замок стал царством, но его основой и фундаментом всегда был Герхард Франкенштейн. Все это было для него.
Да, Виктор три года вел его сквозь ад. Но он вел его к выходу из ада. Он ведь дал обещание.
Сшитые по лоскутам руки протянулись, чтобы сомкнуться на его горле, и он едва успел отшатнуться. Рабочее подсознание безусловным рефлексом отметило, что образец (нет же, не это слово) ощутил потребность в одежде, и это многообещающий признак; но основными эмоциями были страх и почти паническое нежелание верить. Герхард никогда прежде не нападал на него. Была агрессия как следствие светобоязни, было - поначалу - стремление прекратить свое существование, но он никогда не пытался его убить.
Возможно, у него просто не было возможности, шепнул холодный внутренний голос. В последнее время Виктор начал забывать, как выглядела улыбка его младшего брата, как звучал его смех, как он держал себя в обществе. Он помнил только тело на столе, открытую черепную коробку, не моргающие бездумные глаза, которые приходилось увлажнять вручную. Он был далек от иллюзии, что где-то в глубине это все тот же человек, но все-таки был не готов увидеть в этих глазах такую ненависть. Не было смысла пытаться остановить его словами «это же я». Брат прекрасно его узнавал.
- Герхард, - пятясь назад, Виктор спиной ввалился в операционную; дуло револьвера в его руке было опущено - он не смог бы выстрелить, а если бы и смог, то сейчас, после всех усовершенствований, это уже не нанесло бы никакого ущерба. Он отпрянул еще, разделив их, словно алтарем, покрытым клеенкой столом. Этого не должно было быть. Все не могло так разрушиться. – Стой. Тебе нужно остановиться. Поговори со мной. Куда ты хочешь пойти?
Кунсткамера
NPS Невеста
Сквозь закрытую дверь кунсткамеры – теперь Румпельштильцхен мог убедиться, что это именно она – не было слышно ни шагов, ни пения. Обнаженная кладка стен гасила все звуки извне, храня ряды пустых, отмытых до блеска стеллажей в музейной гулкой тишине. Из сотен жутковатых диковинок, заполнявших помещение раньше, осталось лишь несколько бутылей и крупных колб, темнеющих на последней полке. Остальное… бродило по коридорам и лестницам, вьющим извилистую многоуровневую сеть вокруг комнаты номер семнадцать, каменного мешка в самом сердце замка.
Но, по крайней мере, эти стены и эта дверь, казалось, могли выдержать любой приступ.
С момента, когда маг запер замок изнутри, прошло двадцать глухих секунд, в течение которых он слышал только биение собственного сердца.
Потом в дверь негромко, деликатно постучали.
- Какая ужасная гроза, не правда ли? У всех неспокойно на душе. Даже стены тревожатся. Там, откуда вы родом, часто бывают грозы? Здесь, на плато, они гремят постоянно. Когда идет дождь, кажется, что ты остался один на земле... у вас не бывает такого ощущения? Мое имя Гретхен, Маргарита. Я не хотела вас напугать. Виктор сам вложил мне в уста слова этой колыбельной. Он говорит, что не хочет забывать о своей вине, о том, что она еще не искуплена.
Женщину с таким голосом легко было представить ставящей на крышку рояля вазу со свежесрезанными пионами; сбрасывающей в гостиной промокшие от росы туфли; выталкивающей заболтавшихся за микроскопом хозяина с гостем пить кофе на террасу. Это был голос юной хозяйки старого, продуваемого всеми ветрами родового гнезда - возможно, слишком впечатленной порождающей бессонницу мрачной атмосферой, растревоженной тяжелым климатом, но все же вносящей в эти залы новый, чистый глоток весеннего воздуха. И слышать его по ту сторону двери, где властвовали монстры, было абсолютно дико.
- Честно говоря, я беспокоюсь за Виктора. На этот раз они очень вышли из себя. Стучат и стучат, и колыбельная их не успокаивает. Вы правильно сделали, что спрятались. Это хорошая комната: один вход и два выхода… - она немного помолчала, а затем дверная ручка медленно, осторожно повернулась. - Могу я тоже войти?
Вопрос прозвучал простодушно.
Вряд ли Румпельштильцхен смог бы дать ей более красноречивый, однозначный и категорический ответ, чем тот, который прозвучал секундой позже: скрип до боли стиснутых зубов и скрежет несгораемого шкафа, придвигаемого к запертой двери.
«Не можешь и не сможешь, дорогуша», - вот что означали эти звуки.
Румпельштильцхен понимал, что стоило втянуть ее в полемику, запутать, обмануть, а не молчать, как рыба, но слова не находились, а язык присох к гортани. Голос, проникающий сквозь материальные преграды, разрушал иллюзию защиты, превращал убежище в ловушку, но об этом сокрушаться было поздно. Маг уже попался. Главное, что он был под защитой прочных стен, внутри; она (оно?) – снаружи.
Отступив от баррикады, Румпельштильцхен перевел дыхание, потер плечо, которым налегал на металлический торец, и огляделся. Где-то в темноте скрывался выход. Где-то здесь, за длинными пустыми стеллажами. Об обширной экспозиции напоминал лишь едкий запах да таблички с непроизносимыми латинскими словами. Прочитать их маг не мог. Он еле видел даже собственную руку, слепо шарящую по стене в попытке отыскать миниатюрный рычажок, которым зажигался свет. Нащупав выключатель, Румпельштильцхен щелкнул им, но ничего не изменилось. Щелкнул снова, а потом еще раз пять, пока не убедился, что причина неудач не в невезении, а в механической поломке. В коридоре стало тихо. Существо могло уйти, но вероятнее всего оно стояло, приложив к двери синюшное бесформенное ухо, и надеялось услышать приглашение. Напрасно: он скорее сдохнет здесь от жажды, чем откроет и позволит этому войти.
На ощупь, Румпельштильцхен начал продвигаться между стеллажами и стеной, обшаривая кончиками пальцев каждый дюйм шероховатой каменной поверхности. Он начинал на уровне чуть выше глаз и опускался к плинтусу; простукивал прутом дощатый пол; искал замаскированную кнопку, фальшпанель, глухую крышку люка. Через несколько минут подобных упражнений он уперся в угол. В темноте лениво плавали, наверное, цветные, но утратившие краски пятна. Румпельштильцхен удивился им, поскольку ноющая боль в ноге и страх, который побуждал его искать пути к спасению и двигаться вперед, едва ли были уважительной причиной для подобного симптома, даже принимая во внимание, что тело мага стало слабым и больным. Одно из пятен поползло наверх и, оказавшись выше Румпельштильцхена, внезапно лопнуло. Вода. До мага, наконец, дошло, что он стоит вплотную к колбе, а «цветные пятна» - это пузырьки собравшегося воздуха, которые всплывали на поверхность. Только жидкость в цилиндрическом резервуаре, сделанном по мерке взрослого мужчины, на поверку вряд ли оказалась бы водой. Пытаться разглядеть, что содержалось в колбе, он не стал.
Прошла примерно четверть часа.
Шаг за шагом, Румпельштильцхен обошел периметр, проверил стеллажи и пол, но снова оказался перед дверью, не сдержав разочарованного стона. Существо сказало, что у помещения два выхода: входная дверь и... в голову пришло одно единственное слово: смерть.
Возможно, стоило поговорить. Любого, кто достаточно разумен, чтобы отпускать такие шутки, можно обмануть. Он облизнул сухие губы и попробовал произнести неосторожно названное имя: Гретхен. Маргарита.
Имя было горьким.
- Гретхен? – Он еще надеялся, что существо ушло, но мертвые довольно терпеливы. Маг услышал, как она вздохнула. – Какое красивое имя... Я могу впустить вас, но тут очень темно. Вы не боитесь темноты?
[AVA]http://storage7.static.itmages.ru/i/14/0614/h_1402759187_4823349_dea66c5dbc.png[/AVA]
NPC Герхард Франкенштейн
Герхард. Стой, – роняет Виктор. Будто он действительно надеется остановить меня словами. Никаким словам не искупить и не смягчить его вину: ни покаянным, ни научным, ни волшебным. Помнишь, Виктор, ты читал мне сказки, где любые беды разрешались, стоило сказать одно лишь слово. Снип-снап-снурэ. Му-та-бор. По-жа-луй-ста не на-до, брат. Я в это верил.
Левая нога нетерпеливее, чем правая, хотя при жизни было в точности наоборот, и делает тяжелый, грузный шаг. Я вешу центнер. Центнер мяса, жил, костей, шунтов и гибких трубок, по которым циркулируют два с лишним литра крови, текшей в венах совершенно незнакомых мне людей – невинных жертв науки. Обескровленные трупы остывают где-нибудь в подвале, голые и бледные, как брюха дохлых рыб. Я слышу их немые голоса, а ты?
Ты продолжаешь отступать, такой же белый, как твои подопытные крысы. Что ты с нами сделал, Виктор? С этими людьми, со мной, с отцом. Ты, несмотря на свой могучий интеллект, не можешь это даже осознать. Ты болен, Виктор, болен, но теперь все будет хорошо. Я знаю, как тебе помочь. Моя рука цепляет пальцами клеенчатую пленку, и она, шурша, сползает на пол, обнажая серебристый в свете ламп металл.
Ты спрашивал, куда бы я хотел пойти. Два года, год, возможно, даже несколько недель назад, я был готов бежать куда угодно, только бы заставить ноги подчиниться, но теперь я никуда отсюда не уйду и не позволю выбраться своим безумным братьям, сестрам, детям... Выбравшись наружу, мы лишь привлечем внимание людей, а я желаю, чтобы это место умерло, гноилось здесь. Я не открою это миру, если это будет означать распространение инфекции. Пускай она умрет здесь в одиночестве, пускай она сгниет.
- Куда, по-твоему, я хочу пойти? – шепчу я, зная, что единственный возможный выход украшает эпитафия «Оставь надежду, всяк сюда входящий…»
Обходя вокруг стола, я оттесняю Виктора к стене.[AVA]http://storage9.static.itmages.ru/i/14/0616/h_1402926492_3352566_eb1284e36f.png[/AVA]
Отредактировано Rumpelstiltskin (2014-07-21 14:33:25)
«Да будет проклято имя Франкенштейн». Слова отца. После всех бесчисленных попыток поднять Герхарда с уровня бессмысленного хищника до прежней человеческой высоты, Виктор наконец видел в его глазах разум. И этот разум был ужасен. Это был взгляд сознающего себя существа со дна бездны, из бесконечной темноты и сплошной смерзшейся массы тел. Преисполненный ненавистью не больше, чем неземной, ледяной, ангельски-чистой жалостью. Сверхъестественно-добродетельный. Взгляд рыцаря, сожалеющего о чудовище. Герхард всегда был рыцарем, но вместе с этим он был лишь человеком.
То, что сейчас надвигалось на доктора, было больше, чем человеком.
Виктор Франкенштейн создал ангела, и ангел желал его смерти. Это было ударом молота. Свинцом, налившим ноги и руки. И, где-то в самой глубине, - детской, горькой обидой. Герхард!
Спина ощутила каменную стену, и он почувствовал, как в глазах застывают холодные слезы. Герхард… Он попытался взмолиться и не смог: слова застряли в стиснутом спазмом горле. Кардиограмма мыслей отказывалась выходить из горизонтальной линии, но ладонь, опережая мозг, судорожно ощупывала жилетные карманы в поисках спичек: единственной слабостью Герхарда оставалась боязнь открытого огня, и если бы удалось успеть…
Серая рука брата рванула его за шею, в одно касание швырнув плашмя, уже расшибленной спиной, на стерильное голое железо стола: он не успел. Вопль взвился к потолку и оборвался под сдавившими связки пальцами. Виктор пытался выдраться из мертвого захвата с утроенной отчаянием силой, но лишь трепыхался на блестящей поверхности как пришпиленный мотылек. Шшурх, шшурх, осыпается с крыльев образующая рисунок пыльца, кислород перестает поступать в мозг. Странгуляционная асфиксия, эти слова всегда казались ему поэтическими. При обычном течении асфиксии смерть наступает через четыре минуты, значит, осталось еще три. Какой хрупкий, какой драгоценный инструмент человеческое тело, столько тайн и столько вариантов умереть – он никогда не перестанет этим восхищаться. Черные мухи замельтешили, расползлись горстями по круглым белым лунам; сопротивляясь все слабее, Виктор подумал, что это первый раз, когда он видит медицинские лампы с места образца. Наверное, этого и хотел Герхард.
Увидеть взгляд девяти ламп, ощутить терпеливое ожидание любовно простерилизованных, заточенных, заряженных инструментов. Набор для краниотомии, стекла для тканей, змеи электродов, выползающие из белой коробки заклинателя. Глаза микроскопов, бутыли формалина, белые облака ваты. Ремни фиксации.
Виктор видел и ощущал, но сознание великодушно ускользало от него. Ослабевшие пальцы выпустили лацкан распахнувшегося на Герхарде халата. Около двух минут, мелькнуло где-то на задворках, - и в этот момент его горло вдруг выпустили.
Он начал кашлять, и сотрясающий его кашель заглушил звук защелкивающихся ремней.
Отредактировано Victor Frankenstein (2014-07-27 17:30:37)
Кунсткамера
NPS Невеста
- Темноты? – отозвались снаружи так, словно в их разговоре не было ни малейшей паузы, и гость не грубил ей, пытаясь отгородиться еще одним слоем железа. – Нет, что вы. Не знаю, почему люди вообще боятся темноты. Мы приходим из нее и в нее уходим, в ней мы живы и в безопасности. Наоборот, это свет частенько позволяет нам умирать… Ох, я опять скучно болтаю. Виктор говорит мне не слишком увлекаться философами-иррационалистами – от них становится еще тошнее, чем есть на самом деле… Я понимаю. Вам, наверное, просто трудно самому открыть эту дверь. Позвольте, я вам помогу.
На этот раз не было ни гулких ударов, с какими бились в своих тюрьмах мертвые туши, ни скрежета когтей, выцарапывающих листовое железо. Просто что-то снаружи взялось и одним движением выдернуло дверь вместе с петлями. Румпельштильцхен слышал, как крошится стенная кладка, как мелкие раздробленные камешки с сухим стуком осыпаются на пол. Потом раздался такой грохот, что за спиной мага задрожала колба с поднимающимися к поверхности пузырями: Гретхен отшвырнула дверь в коридор, а о стекло резервуара что-то глухо и мягко, словно огромная рыбина, ударилось изнутри
На несколько секунд снова воцарилась тишина. Выхода – другого физического выхода куда угодно – в кунсткамере не было. Был только каменный мешок с рваной дырой в стене, задвинутой – жалко стыдливо загороженной – несгораемым шкафом, в котором когда-то давным-давно братья Франкенштейн хранили коллекцию окаменелостей, вымытых и выброшенных на берег горной рекой. Послышался еще один легкий, печальный вздох; шкаф будто подтолкнули кончиками пальцев – и он спичечным коробком рухнул вперед.
Резервуар вздрогнул готовым лопнуть аквариумом.
В дверном проеме белела хрупкая, певучая фигурка полностью подстать нежному голосу. Большего не было видно – и, может быть, большего и не нужно было видеть.
- Вот так-то лучше, - приподняв юбки, она взошла на перегораживающую проход ступеньку опрокинутого шкафа. – Теперь мы вместе можем поискать второй выход... Ты тоже здесь, Лоренц? Здравствуй.
В тот момент, когда раздался вздох, а следом – хруст окаменелого цемента и железный скрежет деформируемой рамы, за грудиной что-то оборвалось. Румпельштильцхен понял, что оно выламывает дверь, и что чудовище не остановят ни замок, ни баррикада. Стало ясно: несмотря на нежный голос, существо имеет силу огра и играючи расправится с преградой.
За секунду до того, как Гретхен вырвала и вышвырнула трехсотфунтовую дверь, его как будто оттолкнуло, но на самом деле это был инстинкт, перехвативший управление над телом и буквально бросивший его за стеллажи, тогда как разум на мгновенье растерялся.
Грохот рухнувшего шкафа прозвучал как бой набата, созывающего все, что может ковылять, идти, ползти, к зияющему рваному пролому, сквозь который лился тусклый свет, очерчивавший белую фигуру. Затаившийся за стеллажами Румпельштильцхен, не дыша, смотрел на существо, одетое в полупрозрачный саван и бинты, которые оно носило так, как будто это были кринолин и кружева, и мысленно твердил: «Уйди, уйди, уйди…».
Он слышал, как в ответ на «Здравствуй, Лоренц», в темноте раздался всплеск, который мог обозначать взаимное приветствие, а мог – энтузиазм дегенерата в предвкушении кормежки. Это значило, что Румпельштильцхен оказался между двух чудовищ, то есть отступить вглубь камеры не может. Шах и мат.
На протяжении минуты, показавшийся ему как минимум пятью, она не шевелилась, вглядываясь в темноту пустым незрячим взглядом. Румпельштильцхен видел, как изящная головка с темными, заколотыми шпилькой волосами, повернулась вправо, замерла на несколько секунд и отвернулась влево. Пальцы безотчетно сжали прут, ладони Румпельштильцхена вспотели. Он не собирался нападать, но был уверен, что ему придется защищаться. Несколько рядов железных полок и рассеянный белесым светом полумрак, казалось, расступавшийся вокруг хозяйки башни, были чисто символическим укрытием. Она его отыщет.
Маг почувствовал, как осязаемо холодный взгляд скользит по коже, и прикрыл глаза за толику мгновенья до того, как Гретхен бы заметила их блеск и поняла, что темнота за полками живая. К счастью, взгляд чудовища на нем не задержался и неторопливо заскользил обратно. Румпельштильцхен выдохнул.
Он точно знал, что делать. Наклонившись к полу, Темный подобрал осколок камня, отскочивший от прямоугольника портала, и швырнул в густую черноту, скрывавшую насосы и приборы.
"Ну-ка, дорогуша, поищи", - подумал Румпельштильцхен, испытавший мстительный восторг, когда она прощебетала: - "Где же вы? Я вас не вижу", - и неспешно поплыла вперед. Едва увидев спину - магу показалось, что корсет на Гретхен странный, впрочем, не настолько, чтобы тратить драгоценные секунды и разглядывать шнуровку, - Румпельштильцхен двинулся к пролому. Крался маг практически бесшумно, если не считать сердцебиения, такого громкого, что пульс, казалось, должен слышать даже Лоренц. Под ногами норовило хрустнуть крошево цемента, а вставать на дверцу шкафа Румпельштильцхен не рискнул, поскольку та могла промяться. Высверкнула молния, на краткое мгновенье превратив картинку в негатив, и в наступившей следом темноте он выскользнул наружу.
Коридор был пуст. Ни прошагавших полстраны легионеров, ни младенцев. Маг продолжил красться вдоль стены - к пожарной лестнице, которая, он знал, была снаружи, обвивала башню зубчатой спиралью. Если Виктор выживет, они еще сочтутся.
Разумеется, располагавшаяся метрах в двадцати от камеры 17 дверь была закрыта. Чертыхнувшись, Румпельштильцхен вытащил булавку.[AVA]http://storage7.static.itmages.ru/i/14/0614/h_1402759187_4823349_dea66c5dbc.png[/AVA]
Отредактировано Rumpelstiltskin (2014-09-19 01:09:00)
Операционная, 1 этаж
NPC Герхард Франкенштейн
Нужно было все оставить так, как есть: живые носят траур, маргаритки на могилах увядают, мертвые покоятся в земле. Прошли бы годы, и трагедия забылась. Время – лучший лекарь, ведь его лечение гораздо эффективнее, чем самая передовая терапия: время либо исцеляет, либо убивает. То, что делал ты, не исцеляло, а увечило не только тело, но и душу. Разрывало и сшивало по кускам сырыми нитками. Твоя ошибка состояла только в том, что ты считал живую человеческую душу механизмом. Думал, что его возможно перебрать, найти поломку, устранить ее и заново собрать душевный аппарат по чертежам. Ты был не прав.
Твои зрачки сужаются в две крошечные точки. Беспристрастный свет выбеливает потемневшее от недостатка воздуха лицо. Тебе удобно?
В операционной нас не двое. Ты не видишь их – не можешь видеть, - но присутствуют еще четыре ассистента. Я не справился бы, если бы не их неоценимая поддержка. Я им многому обязан, ведь они – мои конечности и ткани, пересаженные вместо собственных, отмерших. Костный мозг и лимфа, кровь и плоть.
Проклятье рода Франкенштейн в опасном заблуждении. Ты хочешь верить в то, что все, что ты придумал, существует, что твои теории реальны. Ты вообразил себя - не больше и не меньше, - господином истины. Твои иллюзии – обычная маниакальная фантазия, недуг, известный как нередкая среди аристократов теомания. Другое ее имя - комплекс Бога. Это излечимо.
ЭШТ, электрошоковую терапию, применяют при лечении маниакального синдрома и тяжелых затянувшихся депрессий. Вероятен риск потери памяти и когнитивные побочные эффекты. Нарушения бывают стойкими, порой необратимыми, но риск летального исхода невелик. Бояться нечего. Я знаю обо всем с твоих же слов.
Ты понимаешь, что сейчас произойдет, и начинаешь вырываться, но одна моя рука ложится на покрывшийся холодным потом лоб, вжимает голову в лежанку, а другая прикрепляет электроды. Я не слышу, что ты мне кричишь. Пора молиться, Виктор, только я не верю, что ты помнишь хоть один церковный гимн. Поэтому я просто убираю руку ото лба, перехожу к стоящему у изголовья аппарату и...
Сейчас ты все поймешь.
Разряд.[AVA]http://storage9.static.itmages.ru/i/14/0616/h_1402926492_3352566_eb1284e36f.png[/AVA]
Отредактировано Rumpelstiltskin (2014-09-30 13:00:39)
Он кричал, что выставленная мощность заряда (Герхард прошел мимо реле настроек, даже не обратив на него внимания) слишком велика, что подобный импульс не рассчитан на живой мозг. Он доказывал, что он, Виктор, единственный, кто может исправить все сделанное. Он умолял не отнимать у него его единственное сокровище, его главную ценность. Только не мой разум, уже безголосо шептали панически кривящиеся губы. Оставь мне разум...
Разряд прошел сквозь электроды, и мыслей больше не было. Вопль боли застрял у него в легких, потому что дыхательные мышцы охватила судорога, прокатившаяся по всему телу вниз и задергавшая окаменевшие мускулы рваными рывками. Он не видел ничего, кроме вспышки перед глазами, сменившейся красными кругами удушья, но, кажется, слышал, как в полной тишине его тело бьется в ремнях о металлическую столешницу. Мелкая барабанная дробь, последняя музыка для горящего в тисках электродов мозга...
Отключаясь от нехватки воздуха, он надеялся, что умрет.
...Он сделал глубокий вдох и распахнул глаза. И тут же зажмурился снова: какой яркий, режущий свет. Как он оказался под этими лампами? Все мышцы тела болели, словно их скручивали, словно мокрые простыни при выжимании, свет накатывал сквозь опущенные веки тошнотворными волнами, вызывая воспоминания о морской болезни. Было сложно пошевелить руками и головой, и на мгновение Виктор пришел в ужас: инфаркт, паралич... Но потом, рванувшись, ощутил жесткие фиксирующие ремни, и выдохнул с облегчением. На мгновение.
Он снова открыл глаза - медленно, пытаясь сфокусироваться и различить в безостановочном ослепляющем кружении очертания комнаты. Все продолжало плыть, но потом кто-то склонился над ним, загородив свет. Чье-то темное лицо и резкий лучистый белый ореол вокруг головы... Виктор сощурил заслезившиеся от напряжения глаза. Он не верил. Воспоминания перетасовывались, летали карточной колодой в пальцах виртуоза. Черви - пики, расплывающееся на белой ткани мундира пятно, разбитые часы матери...
- Герхард? - хрипло спросил он. Пересохшие губы сами собой поползли в по-детски счастливой улыбке. - Герхард, ты жив?.. Но как? Это значит, у меня получи...
Но Герхард не улыбнулся в ответ. Он со скрежетом опустил рычаг, и свет пропал. Осталась только боль - и мелкая выстукивающая костями по железу барабанная дробь...
...Он сделал глубокий, судорожный, как после долгого пребывания под водой, вдох, и открыл глаза, но разницы не было. Снаружи было темно. Так же абсолютно беспросветно темно, как и внутри.
Онемевшие пальцы ощупали пол, стык пола и стены. Вытертые холодные камни, не плиты и не кирпичи. Было похоже на тюремную камеру глубоко под землей, только он не знал, где она начинается и где кончается. Где выход. Как он сюда попал.
Кто он такой.
Он знал только, что ему очень, глубоко, неимоверно страшно.
Решив, что сидеть на месте еще хуже, он пошатываясь, нетвердо встал и побрел вдоль стены, держась за похожие на могильные камни.
- Эй? - позвал он слабо; голос слушался плохо, словно он кричал уже очень долго. - Есть здесь кто-нибудь?
Отредактировано Victor Frankenstein (2014-10-06 17:00:04)
Кунсткамера
NPS Невеста, Лоренц
В ладони Гретхен, оставленной Румпельштильцхеном позади, лежал осколок арки – тот, что маг кинул в темноту.
- Камень за пазухой, - задумчиво произнесла она, переворачивая и разглядывая серый булыжник так, словно тот был проклятым алмазом. – Камень за пазухой… камень за пазухой!
На третий раз нежный голос сорвался в пронзительный яростный вопль неупокоенной души, прокатившийся по коридору невидимой ледяной волной, заставившей примолкнуть всех стучащих и беснующихся. В Зачарованном лесу так кричали баньши.
Она еще раз взглянула на камень – и мягким, по-кошачьи изящным движением вдавила его в стенку резервуара; под ее ладонью он вошел в толстое стекло как в мягкое масло – и на несколько мгновений засел в нем пробкой. По черной поверхности, секунду помедлив, побежали в разные стороны черные трещины; Гретхен аккуратно подобрала юбки, отступила на несколько шагов и снова вспрыгнула на поваленный шкаф…
Жидкость хлынула на пол с грохотом прорвавшейся стеклянной плотины. Заскрежетала осколками о плиты и железо, невидимо заструилась по выщербленным желобкам и щелям, протягивая водянистые плети-руки все дальше и дальше... Обогнув шкаф, формалиновый раствор выплеснулся из кунсткамеры с ликованием живого освобожденного существа и потек в темноте, заглатывая метры вытертой ковровой дорожки. Отблеск молнии из-за рамы накинул на прозрачный язык белесую пленку и пропал, словно люминесценция в пасти глубоководного хищника. Казалось, что рассыпалась не цистерна, а бездонная бочка.
- Верни его, Лоренц, - чистым колокольчиком прозвенела Гретхен.
Плеск-плеск-плеск. Гроза больше не делала магнезийных дагерротипов, и только по подступающему мокрому звуку вскрывающий неподатливый замок Румпельштильцхен мог отследить что-то, движущееся рваными, резкими, по-звериному энергичными прыжками. Ближе, ближе...
Заветный щелчок совпал с белым шумом на краю обзора, где-то внизу... босых ступней мага достигла ледяная, холоднее каменных плит, резко пахнущая жидкость. Плеск. Дверь поддалась, но в это же мгновение в здоровую ногу колдуна вцепилась трехпалая ладонь белого как подземные голые крысы безногого обрубка.
Отредактировано Victor Frankenstein (2014-10-04 10:59:55)
Лестница снаружи башни
Румпельштильцхен слышал, как шлепки ладоней подбираются все ближе. Так могла бы двигаться гигантская уродливая жаба - вроде той, в которую он как-то превратил одну не в меру прыткую колдунью. Маг уже готов был развернуться и ударить тварь прутом – разбить ей череп или что там у нее чуть выше пола, - но замок поддался. Щелкнула пружина, но одновременно с этим хрустнули суставы длинных пальцев, обхвативших тощую лодыжку Румпельштильцхена. Он вскрикнул: изувеченная кисть сдавила ногу так, как будто это были челюсти капкана. К счастью, у него не получилось разглядеть, что именно - какое существо его схватило, потому что зрелище могло свести с ума.
Рванув за ручку, Румпельштильцхен распахнул спасительную дверь настолько резко, что несмазанные петли жалко взвыли – взвизгнули пронзительным фальцетом, - а потом всем весом, протащив вцепившуюся тварь на четверть метра, навалился на свою больную ногу. В эту же секунду тело мага словно пронизало острой спицей. Кажется, она прошла бедро, проткнула легкое и пригвоздила к нёбу переставший слушаться язык. За алой вспышкой Румпельштильцхен даже не заметил, как в другую ногу погрузились острые заточенные зубы. Не заметил он и дождь, который хлынул на него холодным ливнем и того, что выронил рубиновую брошку. Ослепленный болью, маг остервенело хлопнул дверью, а потом еще раз и еще, пытаясь перебить уроду кости. Темнота по-прежнему благоволила и не позволяла Румпельштильцхену увидеть, что такое Лоренц.
Наконец, тот отцепился. Дверь захлопнулась, и маг, воспользовавшись шансом, заблокировал ее стальным прутом. Какие-то секунды он стоял, прижавшись лбом к металлу, сотрясаясь крупной дрожью и прислушиваясь к приглушенным дверью крикам. Так кричали раненные, истекающие кровью, покалеченные ограми солдаты. Да ему и самому однажды доводилось так кричать. По распрямившимся намокшим волосам стекали капли. Даже дождь, казалось, отдавал формальдегидом - запах химикатов въелся в память. Капли собирались на носу, на подбородке, крупные и горькие, как слезы. Румпельштильцхен упускал секунду за секундой, но не потому, что был парализован страхом и не потому, что вдруг забыл про Гретхен. Румпельштильцхен чувствовал, что если выпустит из рук дверную ручку, на которой он практически повис… да что там, ручку – просто переменит центр тяжести, то рухнет на пол. Он не мог идти. По крайней мере, без какой-нибудь опоры.
Сполох молнии на несколько мгновений осветил бесцветный скалистый пейзаж и низкое клубящееся небо; стало видно, что у лестниц нет перил. Раскаты прокатившегося грома ненадолго перекрыли крики твари, но она не собиралась замолкать – и пусть себе орет, однако Румпельштильцхену послышался высокий тонкий вздох: «Ах, Лоренц!» Это и заставило его вцепиться в кладку башни и начать спускаться вниз.
Он смог преодолеть порядка двадцати ступеней, прежде чем отпущенное время истекло.[AVA]http://storage7.static.itmages.ru/i/14/0614/h_1402759187_4823349_dea66c5dbc.png[/AVA]
Выход на лестницу
NPS Невеста
...Время истекло, когда девичьи руки - на правом безымянном пальце сверкнуло колечко с прозрачным камешком - взялись за верх лестницы и выдернули ее из кладки с корнем. Мир вокруг Румпельштильцхена рванулся, словно Темный был игрушечным солдатиком, подброшенным с игрушечной катапульты. Лестница вместе с насмерть вцепившимся беглецом взмыла вверх, к мечущему молнии небу, и на мгновение застыла почти перпендикулярно башне; далеко внизу под босыми ступнями мага плеснулось дно колодца замковой долины, тошнотворно глубокое, окруженное щерящимися пиками скал. Румпельштильцхен завис над бездной на железной скользкой жердочке, начинающей прогибаться под его весом дугой...
Потом белое пятно в оконном проеме пропало, и лестница со скрежетом, высекая из камней искры, стремительно поехала внутрь. Две секунды, две перекладины - и мага всем телом ударило бы о внешнюю стену башни, но движение прекратилось, и его в одно касание, легко, как тряпичную куклу втянули внутрь.
Пренебрежительно уронили на пол.
И за руку поволокли вон из комнаты с распахнутым окном. Румпельштильцхен видел, как порыв ветра швыряет на лежащую пожарную лестницу горсти дождевых капель – как кропит святой водой запретный выход.
Гигантская сеть молний встала во все небо, расползлась, заглядывая во все окна, и теперь маг мог разглядеть Лоренца во всех деталях – девушка в белом протащила его по формальдегидной луже прямо мимо него; мимо корчащейся поскуливающей массы, обтянутой мучнистой рыхлой кожей лежалого утопленника. Безногое, безглазое, оно сучило по полу сломанными в нескольких местах руками; паучьи пальцы бессильно сжимались и разжимались: повредив руки, оно больше не могло передвигаться.
И этим Лоренц был похож на самого Румпельштильцхена.
- Я скоро вернусь за тобой, - сострадательно произнесла Гретхен, наклонившись и погладив сплющенный продолговатый череп. – Потерпи, только провожу гостя обратно. Он должен остаться.
Она тянула извивающегося, бьющегося мага по мокрым камням и мокрому ковролину – абсолютно неумолимая нечеловеческая сила в хрупкой фигурке. В воздухе повис отголосок колыбельной, которую она напевала прежде: «soul, surrendering your soul,
the heart in you not whole…».
Было светло, как бесцветным днем. Было видно все надписи на дверных табличках, все двери до конца коридора, каждый след на полу и каждую царапину. Было видно, что не так с корсетом Гретхен.
- У вас камень за пазухой, - повторил звенящий голос баньши. – Вы должны остаться.
Впереди гигантским гробом чернел поваленный шкаф. Гретхен забралась на крышку, дернула почти что с остервенением… и обернулась на треск рукава и разрываемых сухожилий, хруст кости…
Румпельштильцхен остался на полу, свободный от тисков, свободный идти куда пожелает. Из его локтевого сустава торчал обломок кости, светлый в сизо-серых кружевах ошметков…
- Ох, - выдохнула Маргарита.
На ее белое платье хлынул густой черный поток крови…
Маг не сразу понял, что произошло. Он попросту утратил эту бесполезную теперь уже способность - понимать. Его отрезало от мира. Звуки отдалились, было слышно только, как перебивается зашедшееся сердце. Несколько мгновений он бессмысленно смотрел на вырванную руку, на абстрактные разводы, расплывавшиеся на подоле подвенечного наряда чередой чернильных пятен: женский профиль, бабочка, змея… Потом он посмотрел на локоть. Кровь выплескивалась из культи ритмичными толчками, проливалась на пол и мешалась там с формальдегидом. Глядя на блестящую поверхность, Румпельштильцхен думал лишь о том, что он не хочет умирать. Не хочет быть убитым.
Зрение теряло четкость, все плыло. Он пьяно потянулся к локтю, сжал его деревенеющими пальцами и, запинаясь и проглатывая буквы, зашептал целебное заклятье. С каждым словом губы Румпельштильцхена бледнели - до тех пор, пока не сделались почти того же цвета, что у Гретхен. Голова клонилась к полу. Навалилась страшная усталость – словно он копил ее всю жизнь, все триста лет. Она прижала острую скулу к сырому камню, опустила веки и замедлила дыхание. Свистящий шепот стих, и Румпельштильцхен провалился в забытье.
-конец первой части-
[AVA]http://storage7.static.itmages.ru/i/14/0614/h_1402759187_4823349_dea66c5dbc.png[/AVA]
Отредактировано Rumpelstiltskin (2014-10-05 21:00:19)
НРПГ: Сонгпост. Читать под это, с выражением.
-часть вторая-
Дождь, обрушившийся на Бесцветный мир сегодня ночью, все не унимался. Он все лил, и лил, и лил, как будто грозовые небеса пытались смыть, стереть с лица земли и утопить в собравшихся озерах то, что просто не могло существовать. Казалось, разрываемые громом, тучи содрогаются от гнева. Вспышки молний яростно сверкали в темноте. Их электрические плети били башню, плотная стена дождя хлестала по камням, а ураганный ветер завывал в воздушных шахтах. Этой ночью стены осаждали не напуганные местные крестьяне, а сама природа.
Башня же казалась равнодушной. Мертвая, с чернеющими окнами, закрытыми на все замки дверьми и наглухо задраенными люками, она торчала, точно клык в беззубой челюсти гористого ущелья. Буря так и не смогла проникнуть внутрь.
В безлюдных коридорах стало тихо. Больше не было ни одержимых воплей, ни отбитых рук и ног, которыми высаживали двери, только иногда за поворотом чудилось тяжелое дыхание и виделась блуждающая тень. В прохладном полумраке снова зазвучала колыбельная невесты, напевавшей в тишине: «For love, but love walked on».
Мотив вплетался в подсознание, внушал спокойствие и медленно тянул все глубже вниз, на дно. Туда, откуда маг, лежащий на полу у камеры «017», не сумеет, да и не захочет возвратиться. Воля Румпельштильцхена оцепенела. Он не чувствовал ни боли, ни панического страха, превратившегося под конец в смертельный ужас. Просто их отсутствие казалось ангельским блаженством. Маг не видел и слышал, как в десятке метров от его бесчувственного тела покалеченный безногий недобиток подтянул свой торс еще на шаг.
Он слушал Гретхен, несмотря на то, что та давно ушла, а песня стихла.
Румпельштильцхен умирал.[AVA]http://storage8.static.itmages.ru/i/14/1006/h_1412616410_3968906_988992623a.png[/AVA]
Отредактировано Rumpelstiltskin (2014-10-06 21:24:23)
Ни малейшего понятия, где
…Итак, у него были патроны без револьвера, и у него были часы, за треснутым стеклом которых время остановилось на шестнадцати минутах первого. Минул ли полдень, или пробила полночь, когда они разбились? Этого он не знал.
Да и важно ли это? К чему время, когда ты в аду?
Не выпуская стены, человек брел по бесконечному коридору, оглохший от головной боли, ослепший от эпилептически бьющих в узкие окна-бойницы вспышек белесого света. Ему казалось, что в глазах лопнули все сосуды, и если он сомкнет веки больше чем на полсекунды, они просто слипнутся кровавой массой… Боль не давала ему осознать пространство, и он чувствовал себя дезориентированной марионеткой, заброшенной чьей-то злой волей в тюрьму-лабиринт без входа и выхода; и он знал, что не единственный, кто здесь ходит.
Распахнутые двери камер с табличками-номерами были точно такими же, как та, из-за которой вышел он сам. Вспышки обнажали яростные царапины, следы ногтей и зубов на их внутренних сторонах, столы с ремнями и капельницы - раз за разом, выстроенные у дальней стены по линейке... Что с ними сделали?
Что с нами сделали?
Человек поймал себя на мысли, что почти не воспринимает резкий запах медикаментов, как если бы это было для него что-то настолько привычное, что... Его замутило, и, подавляя приступ тошноты, он почти бегом пробежал что-то похожее на операционную в госпитале. Привалился к ведущей в неизвестность двери, вытер жгущий глаза ледяной пот.
И увидел бредущее в темноте... Бесформенное, неестественное, вывернутое наизнанку...
Зажав рот ладонью, чтобы не закричать, он зашарил по двери; в отчаянном помрачении ему показалось, что у нее нет ручки, но ручка нашлась и - о господи - поддалась. Он вывалился за дверь и судорожно задвинул тяжелый железный засов. Прислушался к гулкой, гудящей от боли тишине.
Потом его все-таки вырвало.
Это была лестница. Старая черная лестница, такие используются в особняках прислугой (откуда он это знает?). Можно было пойти вверх... Или спуститься вниз. Он оглянулся на запертую дверь, стараясь исторгнуть из воображения то, что увидел, и неуверенно шагнул на ступеньку вниз. Внизу должен быть выход.
Сверху закричали; это был нечеловеческий крик человеческой боли, взорвавшийся в пылающей голове еще одной молнией. Человек заколебался: одна мысль о том, чтобы еще раз столкнуться с этим, парализовала его. Но там был кто-то, кто, возможно, знал; кто был таким же, как он. Там был его шанс на спасение, и он был еще жив - это победило паралич и придало человеку сил.
Расшатанный железный прут выдернулся из перил с третьей попытки, и он бросился наверх.
Этажом выше он выглянул в щелку двери: коридор был пуст, ни теней, ни вывернутого ужаса; он увидел лишь очертания двух лежащих навзничь у выхода из камеры тел. Неужели слишком поздно? Сжимая прут и припадая к стене, он подошел поближе...
Одно из тел было не телом. Оно было даже не полутелом - каким-то зародышем, безногим обрубком, пытающимся перебросить себя вперед и дотянуться до лежащего в нескольких шагах подростка.
Человека бросило в дрожь гадливости, в без пяти минут истерический припадок. Почему? Это? Происходит?! Крик рвался из легких, но он превратил его в выдох, с силой опустив прут на голый череп зародыша. Он бил и бил, пока эта омерзительная тварь не перестала дергаться и издавать звуки; но даже когда все ее кости превратились в хрустящие осколки, даже тогда она продолжала тянуть трехпалую пясть к...
Нет, это был не подросток - просто очень худой некрупный мужчина. Только опустившись рядом с ним на колени, человек осознал, что черное под ними - это кровь, все еще хлещущая из рваной раны на месте руки. Лицо изувеченного было восковым, неподвижным и мертвым...
Нет, нет, кровотечение, как ни парадоксально, значит жизнь. Он лихорадочно содрал сюртук и начал рвать полу рубашки на полосы. При травматическом шоке первым делом необходимо остановить кровопотерю – это он знал так же хорошо, как знал то, что не помнит своего имени. Накладывая жгут, руки действовали самостоятельно, словно не нуждаясь в подсказке от мозга, от раскалывающейся бесполезной головы.
- Не умирайте, - почти умолял он, затягивая узел, - прошу вас, не умирайте. Вы должны сказать мне, что это за место.
Отредактировано Victor Frankenstein (2014-10-06 21:16:12)
Помещение на третьем этаже
Время вытекало вместе с кровью. Вся отпущенная вечность уместилась в несколько минут и растеклась по полу лужей резко пахнущей субстанции. Она пропитывала сброшенный сюртук и серые штанины опустившегося на колени человека. Тот успел в последнюю минуту. Появись он хоть немного позже, человек застал бы монстра, выедающего у покойника лицо, и не обрел надежду получить ответы на гудящий как высоковольтный провод рой вопросов. Где он? Кто он? Почему?
Когда он затянул над локтем жгут, кровавые часы остановились, а почти иссякшее к тому моменту время возвратилось в замкнутое русло. Человеку было невдомек, что, до смерти забив одно чудовище, он бросился спасать другое. Тот, кого он умолял не умирать, платил безумцу, сотворившему и заселившему фамильный замок порождениями собственной гордыни. В этом крылась горькая ирония, ведь Лоренц меньше всех заслуживал расправы. Человек, конечно, этого не знал.
Кровотечение остановилась, Румпельштильцхен все еще дышал, но не спешил вернуться в монохромный ад физической реальности, где были страх и боль, но самое ужасное – давно забывшиеся ощущения беспомощности, слабости и смертности. Уж лучше темнота. Он не почувствовал, как человек подхватывает на руки жестоко изувеченное тело, как несет по коридору и заходит с ним в одну из комнат, полных препаратов и приборов, как укладывает на холодную кушетку – или стол.
Железный стол под лампой.
Румпельштильцхен твердо знал, что существует множество вещей страшнее смерти. Скальпель Франкенштейна был одной из них. Возможно, это подсознательное знание и побудило мага возвратиться: он бы не хотел очнуться в колбе – в точности такой, в которой плавал Лоренц. В том, что, подвернись возможность, Виктор не упустит шанс и без малейших колебаний сделает его объектом изучения под номером таким-то, Румпельштильцхен никогда не сомневался.
…Человек услышал стон. Спасенный им от монстра незнакомец, наконец, зашевелился. Точно так же, как он помнил, что необходимо наложить на рану жгут и прекратить кровотечение, он знал, что нужно срочно сделать внутривенную инъекцию морфина и не допустить у наблюдаемого образца (откуда это слово?) болевого шока. Он уже нашел на полочках прозрачный пузырек с названием «Morphinum» и стерильный шприц, лежавший на поддоне в ряд с другими инструментами, о назначении которых лучше умолчать. Вот только тут он понял, что не помнит дозировку, а в запасе не осталось ни минуты, чтобы попытаться вспомнить – тот, кого он спас, был слишком плох. Пришлось довериться рукам и уповать на то, что и на этот раз они не подведут.
…Сознание вернулось вместе с болью. Та была почти невыносимой, но секунда за секундой продолжала нарастать. Все существо очнувшегося мага сконцентрировалось в покалеченной руке. У Румпельштильцхена кружилась голова, и он с трудом мог различить терявшиеся в полутьме предметы. Было очень больно. К счастью, Франкенштейн успел вколоть морфин, пока очнувшийся не мог сопротивляться. Стоило ему прийти в себя, как уцелевшая рука вцепилась в рукоятку незамеченного Виктором кинжала.
- Что ты… мне… вколол? – прерывисто спросил калека.
[AVA]http://storage8.static.itmages.ru/i/14/1006/h_1412616410_3968906_988992623a.png[/AVA]
Отредактировано Rumpelstiltskin (2014-10-07 17:03:03)
Помещение на третьем этаже
Человек посмотрел на холодно блеснувшее лезвие кинжала. Что ж, по крайней мере, образец реагирует на окружающую действительность, сказал где-то внутри неприятно-сухой саркастический голос. Неужели это его собственный голос?
Он отступил назад, и это оказалось достаточной мерой, чтобы обезопасить себя от калеки. Морфин еще не подействовал, и его состояние не позволяло ему даже размахнуться – а если бы он и сумел, то просто свалился бы со стола, заново открыв кровотечение из культи.
Было ли дело в беспомощности спасенного человеческого существа или в том, что ему пришлось выполнять действия, которых он не помнил, но которые помнили его руки, но человек поймал себя на том, что начинает мыслить более связно. До истерической расправы над монстром в его голове царил хаос, а мысли метались внутри черепной коробки как горящие на лету птицы; теперь сквозь жгучие болевые волны начинали пробиваться первые цепочки построений.
И они смутно, тревожно ему не нравились.
- То же, что и себе, - сказал он, набирая из пузырька новый шприц. Он не сможет думать, пока не снимет боль – значит, не сможет выбраться отсюда, пока не снимет боль. Он знал, что полагается перетянуть руку, чтобы вернее попасть в вену, но на это не было ни сил, ни времени. К тому же, он и так уже колет дозу наугад, что может быть еще хуже?
Закатав рукав изодранной рубашки, он уколол почти не глядя – он уже понял, что чем меньше пытаться вспомнить процесс, тем лучше все сделает тот, другой он. Потом он медленно вдавил поршень до упора, вытащил шприц, и, согнув руку в локте, стал ждать эффекта.
- Обезболивающее. Без него бы вы умерли от шока, - объяснил он мужчине на столе. Пепельно-серое лицо калеки было лишено испарины, поскольку жидкости для этого в его теле уже не хватало. Ему нужно было переливание, но где взять кровь в этом… Человек вспомнил – вспомнил, насколько хватало его короткой памяти, - в каком месте он находится, и вздрогнул. Судорожно метнулся запереть на засов дверь комнаты, куда он принес умирающего. Осознание всколыхнуло страх, накативший удушливой волной слабости, смешивающейся в причудливую комбинацию с облегчением от действующего наркотика.
Цепочки построений назойливо зазвенели, забряцали звеньями. Человек начинал бояться ответов на свои вопросы.
- Здесь есть бинты, - эластичные, марлевые, сетчатые, все скрупулезно разложено; он взял несколько пачек. – Сейчас я наложу вам настоящую повязку, а вы не пытайтесь ткнуть в меня ножом. Сейчас я все равно его выбью.
Вернувшись к столу, он сложил бинты на поддон и взял ножницы, чтобы разрезать побуревшие полосы рубашки, стягивающие культю.
- Скажите, - он закусил губу, словно от боли (боль стихала в волнах). – Мы ведь знакомы?
Помещение на третьем этаже
- Неужели, - наблюдая за уверенным движением, которым Франкенштейн вогнал иголку в вену, процедил сквозь зубы Румпельштильцхен. – Ты же ведь не ранен.
По тому, как выглядел ученый, было видно, что и он, пока сюда добрался, не скучал: сюртук остался в коридоре, половину накрахмаленной сорочки Франкенштейн извел на лоскуты, которыми забинтовал предплечье мага (Румпельштильцхен этого не знал), на рукавах и брюках расплывались пятна крови, но она была чужой. Помимо беспорядка в выходном костюме, Франкенштейн был цел и невредим. Ну и зачем ему понадобилось вкалывать себе лекарство против боли? Может, у него разнылся зуб?
- Не подходи! - маг попытался приподняться, но рванулся слишком резко и, поскольку не был зафиксирован ремнями, только чудом не свалился со стола.
Пока он собирался с силами, хотя, пожалуй, следовало бы собраться с мыслями, ученый взял бинты и положил их рядом с «образцом». Морфин уже подействовал, но, несмотря на то, что Румпельштильцхен не был одурманен – боль была настолько сильной, что перебивала опьянение, - он все еще не мог нормально думать. Рассуждай маг трезво, он заметил бы, что боль утихла, хоть и не прошла. Скорее, временно сдала свои позиции, а значит, Франкенштейн ему не врал.
С трудом усевшись – перемена позы спровоцировала новый приступ дурноты, - он посмотрел на Виктора, который только что спросил...
Наверное, послышалось.
- Знакомы? - эхом отозвался Румпельштильцхен, взгляд которого никак не мог остановиться, перескакивая с ножниц на культю, с культи на Франкенштейна, с Франкенштейна на кинжал - по замкнутому кругу. Впору было завершить их давний спор и попросить пришить осиротевшую конечность, и покрепче. Правда, если Румпельштильцхен не ослышался, момент был неудачным: Виктор не сумеет оценить его иронии и насладиться торжеством своей победы.
- Я-то думал, что мой образ, - маг поморщился, когда ученый потянул прилипший бинт, - неизгладим.
Его внимание, в конце концов, сосредоточилось на влажных серых лентах и таких же серых пальцах, обнажающих уродливую рану. Видеть это было страшно и одновременно странно. Будто это вовсе не его рука, а чья-нибудь другая. Что-то вроде этого, наверное, испытывали и очнувшиеся от наркоза образцы.
- Так значит, ты меня не помнишь? Мы с тобой знакомы много лет. Почти друзья…
Сосредоточившись, маг выговорил собственное имя:
- Румпельштильцхен. Ну а ты с утра был Виктор Франкенштейн.
[AVA]http://storage7.static.itmages.ru/i/14/0614/h_1402759187_4823349_dea66c5dbc.png[/AVA]
Отредактировано Rumpelstiltskin (2014-10-18 00:37:04)
Вы здесь » Once Upon a Time: Magic land » »АЛЬТЕРНАТИВА » Silent night
|
|
|
